Словарь любовника

Это были твои слова: возьми, мол, деньги за пиццу у меня в бумажнике. Так что — это не я. То есть я, конечно, но с твоего разрешения. У тебя, кстати, все равно пяти долларов не хватало, но за возможность взглянуть на твою фотографию в водительских правах я покрою разницу и ни на секунду не пожалею об этом. Но ладно права! Там, в бумажнике, сразу за карточкой социального страхования я натыкаюсь на фотографию: мы с тобой на фоне залива Сан-Франциско. Я прекрасно помню, как было дело и откуда взялась эта фотография. Как сейчас вижу: ты останавливаешь проходящую мимо женщину и просишь ее сфотографировать нас. А она, оказывается, понятия не имеет, как пользоваться камерой, встроенной в телефон. Ты начинаешь читать ей краткий курс фотосъемки на мобильные гаджеты, а она все охает да ахает. Я стою на ветру, переминаюсь с ноги на ногу и наблюдаю за тем, как один «профессионал» консультирует другого. Стою и думаю: лучше бы у меня в этот момент фотоаппарат был. Вот уж точно занятные снимки получились бы с вашего «семинара». Но в итоге мы имеем то, что имеем: вот эту смазанную, не в фокусе фотографию, которая для тебя, несомненно, что-то значит. А иначе зачем тебе, спрашивается, таскать ее повсюду с собой, аккуратно сложенной — чтобы помещалась в отделение бумажника.

rubberneck, v.

глазеть, гл.

Дело не только в авариях. Даже — не столько в них. Любопытство движет не только зеваками. Мне вот, например, тоже по утрам бывает любопытно: а какая у нас сегодня погода? Я перегибаюсь через тебя и выглядываю в щелку между плотными шторами. Ты говоришь, что в этот момент я смахиваю на журавля — любопытную птицу с вытянутой шеей. Ну или на уличного зеваку. Вот только не всегда этому зеваке-журавлю везет: порой — ни тебе искореженного металла, ни окровавленных тел. Иногда у нас просто идет дождь.

S

sacrosanct, adj.

священный, прил.

Твоя шея. Твой затылок. Ямочка на том месте, где сходятся ключицы. Сами эти слова священны для меня. А еще — то, что я вижу, когда расходится запахнутая, но не застегнутая рубашка, наброшенная на твои плечи. Вот они, болевые точки моего невысказанного неизбывного желания.

sartorial, adj.

портновский, прил.

— Надоели мне эти твои тапочки, — говоришь ты.

Я улыбаюсь, качаю головой, и у тебя хватает наглости возмутиться:

— Эй, ты что? Это что за хамство? Ты над кем прикалываешься?

А я объясняю:

— Да не над тобой я смеюсь. Меня рассмешила твоя фраза. Ты, наверное, даже не замечаешь, что практически цитируешь «Гедду Габлер».

— «Гедду Габлер» посмотреть хочешь? — заводишься ты и швыряешь мои тапочки в огонь.

Дальше нас уже просто не удержать. Я хватаю противный шарф — тот самый, который подарила тебе двоюродная бабушка. Этот кусок мерзости мог бы рассчитывать на пощаду, свяжи его бабуля собственноручно. Впрочем, у меня есть подозрение, что его появление на свет не обошлось без рабского труда малооплачиваемых работников в какой-нибудь стране третьего мира на фабрике с потогонной системой. Твой ответный ход: в огонь отправляется моя «ночная» футболка — та самая, с принтом группы «Green Day». Впрочем, она давно уже представляет собой кружево из дырок и пятен. Туда ей и дорога. Зато у меня рождается просто убийственный замысел — сжечь твои старые вонючие кеды, на которые я уже смотреть не могу. Кеды отправляются во всепожирающее пламя, и только запах горящей резины охлаждает накал наших страстей. Жертвоприношение заканчивается.

— Это, между прочим, были мои любимые тапочки, — укоризненно напоминаю я тебе.

— Не переживай, — отмахиваешься ты. — Хочешь, я открою тебе одну тайну: на самом деле твои чувства к ним не были взаимными. Они тебя не любили.

scapegoat, n.

стрелочник, сущ.

Вот они, два наших хита:

1. Кофе мало.

2. Кофе слишком много.

serrated, adj.

пилообразный, прил.

А потом ты говоришь:

— Не знаю… Думаешь, у нас получится?

solipsistic, adj.

солипсический, прил.

«Ну вперед, вперед же! — думаю я. — Вперед, хоть куда-нибудь, иначе я застряну тут навеки. Давай, давай, давай!» Действительно не могу представить себе ничего впереди.

sonnet, n.

сонет, сущ.

(В ПРЫЖКЕ: Как груба и постыла тяжесть

полета — и душа, собравшись, обретает

двойные когти-крылья, их рассеченные изгибы и затылок –

все, в теле взросшее, осталось позади. Наедине с утратой, жизнь

вновь восстает: прославленный эфир, дрожащая звезда всеобщей

веры. Листопад, нутром рожденный, цветет

в руках пред взором разума, что помнит, сколь опасным

и жестким может быть закрытый мир, распахивает двери,

чтоб воздух охладил неяркий свет. И створки

груди срываются с петель, и, под напором страха, то

озеро, что в сердце, прорывает. Крепчает ветер

под своей гигантской шкурой. Пространство, что

истоком было, развернулось в поле — или сцену,

где вскрылись все былые тайники).

Билли Меррелл. Предложения

stanchion, n.

опора, сущ.