«Словарь сатаны» и рассказы

Наш склад расположен милях в десяти от города, так что посетители меня не очень беспокоят, что весьма отрадно. А сколько здешняя публика по этому поводу зубоскалила и хихикала!

Как это ни абсурдно и невероятно, Уонни, но знаете, по-моему, с тех пор как потеплело, наш лед стал еще холоднее. Ей-богу, это так. Можете упомянуть об этом в рекламах.

От мистера Пайка Уондела, Нью-Орлеан,

мистеру Джейбизу Хоупу в Чикаго,

7 марта 1878 года

Все идет прекрасно. Я получаю сотни заказов. Наш лед будет нарасхват. Фирму мы назовем «Вечный Лед, Нью-Орлеан — Чикаго». Вы почему-то не сообщили мне, какой он будет, — пресный или соленый. Если пресный, не подойдет для приготовления пищи, а если соленый, то испортит мятный сироп. И где он холоднее — внутри или по наружным срезам?

От мистера Джейбиза Хоупа, Чикаго,

мистеру Пайку Уонделу,

3 апреля 1878 года

На Озерах открылась навигация, пароходы кишмя кишат. Я на плаву, держу курс на Буффало с долговым обязательством «Вечного Льда» в жилетном кармане. Мы обанкротились, мой бедный Пайки, «и славы, счастья не знать нам в мире сем»[14]. Устройте собрание кредиторов, но сами там лучше не показывайтесь.

Вчера ночью шхуна, следовавшая из Милуоки, врезалась в груду досок, сваленную на гигантской глыбе плавучего льда — впервые в этих водах встречен айсберг. Оставшиеся в живых говорят, что айсберг величиной с вашингтонский Капитолий. И половина этого айсберга принадлежит Вам, Пайки!

Как это ни печально, но дело в том, что я выстроил склад на неподходящем месте, в миле от берега (на льду, как вы понимаете), и когда началось таяние... Бог мой, Уонни, я ничего печальнее не видывал! Представляю себе, как Вы рады, что меня в то время на складе не было.

Какие нелепые вопросы Вы мне все время задаете. Бедный мой компаньон, ничего-то Вы не понимаете в торговле льдом!

Сальто мистера Свиддлера. Перевод Н. Дарузес

Джерома Боулза (как рассказывал джентльмен по имени Свиддлер) собирались повесить в пятницу девятого ноября, в пять часов вечера. Это должно было произойти в городе Флетброке, где он сидел в тюрьме. Джером был моим другом, и я, естественно, расходился во мнениях о степени его виновности с присяжными, осудившими его на основании установленного следствием факта, что он застрелил индейца без всякой особенной надобности. После суда я неоднократно пытался добиться от губернатора штата помилования Джерома; но общественное мнение было против меня, что я приписывал отчасти свойственной людям тупости, отчасти же распространению школ и церквей, под влиянием которых Крайний Запад утратил прежнюю простоту нравов. Однако все то время, что Джером сидел в тюрьме, ожидая смерти, я, всеми правдами и неправдами, добивался помилования, не жалея сил и не зная отдыха; и утром, в тот самый день, когда была назначена казнь, губернатор послал за мной и, сказав, «что не желает, чтобы я надоедал ему всю зиму», вручил мне ту самую бумагу, в которой отказывал столько раз.

Вооружившись этим драгоценным документом, я бросился на телеграф, чтобы отправить депешу во Флетброк на имя шерифа. Я застал телеграфиста в тот момент, когда он запирал двери и ставни конторы. Все мои просьбы были напрасны: он ответил, что идет смотреть на казнь и у него нет времени отправить мою депешу. Следует пояснить, что до Флетброка было пятнадцать миль, а я находился в Суон-Крике, столице штата.

Телеграфист был неумолим, и я побежал на станцию железной дороги узнать, скоро ли будет поезд на Флетброк. Начальник станции с невозмутимым и любезным злорадством сообщил мне, что все служащие дороги отпущены на казнь Джерома Боулза и уже уехали с ранним поездом, а другого поезда не будет до завтра.

Я пришел в ярость, но начальник станции преспокойно выпроводил меня и запер двери.

Бросившись в ближайшую конюшню, я потребовал лошадь. Стоит ли продолжать историю моих злоключений? Во всем городе не нашлось ни одной лошади — все они были заблаговременно наняты теми, кто собирался ехать на место казни. Так, по крайней мере, мне тогда говорили; я же знаю теперь, что это был подлый заговор против акта милосердия, ибо о помиловании стало уже известно.

Было десять часов утра. У меня оставалось всего семь часов на то, чтобы пройти пятнадцать миль пешком, но я превосходный ходок, к тому же силы мои удесятеряла ярость; можно было не сомневаться, что я одолею это расстояние и еще час останется у меня в запасе. Лучше всего было идти по линии железной дороги: она шла, прямая как струна, пересекая ровную безлесную равнину, тогда как шоссе делало большой крюк, проходя через другой город.

Я зашагал по полотну с решимостью индейца, ступившего на военную тропу. Не успел я сделать и полумили, как меня нагнал «Ну-и-Джим» — известный под этим именем в Суон-Крике неисправимый шутник, которого все любили, но старались избегать.