Словацкая новелла

— Что? Как это случайность? Какую роль могла играть случайность в нашей работе, основанной на науке? Это мне даже трудно себе представить. Не обижайтесь, но это идеализм какой-то. «Случай», «не знаете ни дня ни часа» — от этого несет поповщиной.

— Партийные руководители тоже люди, — сказал я. — И в работе организации, руководствующейся научными методами, бывают неисправности: работают живые люди, у всякого свой личный опыт, у всякого свои увлечения, характер, чувства. Там, где есть люди и отношения между ними, случайности если и не решают всего, то все же важны, и их нельзя сбросить со счетов.

— В самом деле? — задумчиво переспросил он и, помолчав, добавил: — Возможно, вы и правы. Но от вашей правды мне ничуть не легче. Лучше быть жертвой во имя единства или еще во имя чего-нибудь, чем жертвой случая. Быть жертвой случая недостойно человека. А моя история не случайна, в ней нет обыкновенной случайности. Будет лучше назвать это высшей закономерностью. Сначала выслушайте меня, а потом уж говорите, случайность это или закономерность. Окончив педагогический институт, я преподавал два года в городке, где родился. Городок захолустный, тихий, мирный, какой-то стародавний. Разумеется, я сразу же стал председателем молодежной организации и собирался самым решительным образом всколыхнуть мирное стоячее болото. Мне казалось постыдным прозябать и дальше в этом болоте, и могу сказать, что мне удалось победить этот застой. Это были, если помните, драматичные времена, времена весьма неожиданных, внезапных потрясений. И мы, молодежь, встретили эти времена с восторгом, это была перемена, движение, это была та вода, в которой мы лучше всего умели плавать. Старики пришли в смятение и оказались чересчур неповоротливы, поэтому во главе руководства очутились мы, молодые, энергичные, подвижные: мы всему верили из-за отсутствия опыта, горели желанием работать, перестраивать мир. Я обратил на себя внимание в районе; и когда на следующий год стали выдвигать новые кадры — многие из стариков в это время сошли со сцены, — я попал в район. Это было быстрое продвижение вверх — я стал секретарем районного комитета ЧСМ, заместителем председателя районного национального комитета и членом бюро районного комитета партии. Поймите, товарищ писатель, тогда мне было всего двадцать лет. Я не оправдываю себя, почему молодость должна быть оправданием? Но я хочу, чтобы вы меня поняли: мне было двадцать лет, и в руках у меня была относительно большая власть. Я гордился собой, а так ли уж велико расстояние между гордостью и зазнайством, особенно когда ощущаешь свою силу? Это разные вещи, но одна порождает другую: гордиться собой необходимо, а зазнаваться опасно. Однако переход от одного к другому почти незаметен — нужно быть очень опытным человеком, нужно очень много знать, чтобы остерегаться зазнайства. Сколько ловушек здесь расставлено! Откуда ни возьмись появляется множество людей, которые вас восхваляют, а если и не хвалят, то, во всяком случае, слушаются. И когда иной раз в справедливом гневе вы раскричитесь и видите, что вас испугались, тут уж никто вас не остановит. Вы раскричитесь еще раз, желая проверить, можете ли вы безнаказанно кричать и до каких пределов, — проверяете так свою силу. А потом крик входит в привычку, вы свыкаетесь со своей властью, как с чем-то самоочевидным, и, понятное дело, привыкаете к угодничеству и к тому, что вас боятся. Я говорю сейчас не о себе — я-то не кричал, — а о своем дяде. Обратите внимание, я говорю о дяде, а не о себе. И обратите внимание еще на то, что мой дядя появился в районе полгода спустя после меня и стал там первым секретарем. Я не отрекаюсь от своего дяди: я его люблю по-прежнему, могу сказать, даже горжусь им и убежден, что никогда он не сделал ничего бесчестного. Но все-таки факты есть факты. Разве не так?

— Во всяком случае, так должно быть.

— С вами это тоже бывало?

— Что именно?

— А то, что изо дня в день, постепенно все словно переворачивалось вверх ногами. Раньше слова, поступки, факты имели свой смысл. А тут все точно сошли с ума: все вывернулось наизнанку, шиворот-навыворот. И напрасно вы сопротивляетесь: ведь таковы факты. Понимаете, обыкновенный день, самый обыкновенный день — и вдруг темнота.

— Может быть, стало темно для тех, кто ослеп?

Он исподлобья взглянул на меня.

— Это что, шпилька?

— Нисколько.

— Почему же вдруг можно ослепнуть?

— Всякое бывает. Не то чтобы человек слепнет, просто вдруг он начинает замечать неприятные для себя вещи. Он перестает видеть правду, потому что она для него небезопасна, вынуждает отказаться кое от чего, с чем он сжился.

— От чего, к примеру?

— К примеру, от гордости собой.

— Или от зазнайства?

— Или от зазнайства.

— Значит, надо смириться? Блаженны нищие духом — или как это там говорится!

— Просто нужно отказаться от зазнайства.