Словацкие повести и рассказы

Оттого и позволил себе заняться собственным носом. Очевидно, на сей счет у него были основательные подозрения. Переход они совершали ночью; по горной долине гулял пронизывающий ветер, траву покрыла изморозь, а солдат совсем позабыл о своем носе, отмороженном когда-то. И только сейчас, потерев его, обнаружил, что нос ничего не чувствует. Меж пальцев скатилась студеная капля. Плохой признак! Нос необходимо было сразу же оттереть. У человека всегда легче на сердце, коли он ощущает под носом немножко того тепла, которое носит в груди. Мысль за мыслью, и вояка совсем забыл, что подбородок у него стянут ремешками, а плечо оттягивает винтовка. Не видел он узкой лощины, темной горы, которая чем дальше, тем теснее подступала к нему со всех сторон. Вероятно, он не разбирал даже дороги — так был занят собой. В сознание вторгался лишь отзвук его собственных шагов. И, может быть, это преисполняло его уверенностью, что он добросовестно служит родине.

Так он дошел до побеленного камня — километровой отметины. И тут, взглянув на часовню, неожиданно заволновался. Открытие заинтересовало его. Маленькая полукруглая часовенка в горах. Старинная — если судить по опавшей известке, прогнившей крыше, полуразрушенной колоколенке и узким окнам. Наверное, ему припомнилась похожая церквушка у себя дома. Ведь и там, где-нибудь в забытом богом углу, тоже приютилась запущенная и покинутая всеми церквушка. Один только раз в году растревожит долину жалобный звук ее колокола, и жители деревни и близлежащих селений вспомнят, что сегодня — день святого Губерта или Ульриха.

Воспоминания — соблазн, от них нелегко избавиться, особенно если они возрождают тот мир, к которому в душе своей мы сохраняем нежность. Солдату захотелось остановиться и оглядеться вокруг. Его изумленный взгляд встретился с прояснившимся взглядом священника за мутным оконным стеклом, взгляд этот словно пытался внушить солдату, чтоб тот не слишком предавался воспоминаниям и не задерживался тут; но было уже поздно, да и бесполезно, пожалуй. Все произошло столь быстро и при таких обстоятельствах, что священнику оставалось лишь наблюдать.

Обнаружив церквушку, солдат в последний раз машинально дотронулся до своего носа, и в это время сверху из кустарника вынырнуло стальное горло пулемета и протяжно застрекотали выстрелы. Солдат от удивления подскочил, поднял над головой руки, словно сдаваясь в плен, но тут же что-то резко толкнуло его вперед; и он упал на дорогу.

Воцарилась гробовая тишина. Горы онемели. Голубоватый рассвет стыл над ними, и небосвод в вышине стлался ровно, как простыня, из которой начисто улетучилось благоуханное тепло ночного забвения. И на всем этом полотнище не ощущалось ни малейшего дуновенья ветерка. Только ореховка испуганно взвилась откуда-то из лощинки и резкими зигзагами вдоль и поперек чертила небо.

Священник тоскливо, словно отлетала его собственная душа, наблюдал за полетом птицы, насколько это позволяла оконная рама. Еще никогда он не видел убийства в такой непосредственной близости, никогда столь глубоко не переживал фатальности этого события, как теперь. В своем приходе он видел, как страдают люди, видел их смерть. Обычно они умирали в темном углу душной комнаты, под закопченным потолком, в присутствии причитающих женщин и испуганных детишек. Человек лежал навзничь под легкой периной, редко и тяжко дышал, скорбно блуждая померкшим взором, протягивал руки, словно все искал подле себя надежную опору, за которую он еще мог бы ухватиться. И в этот момент священник опускал мягкую ладонь на его хладеющее чело, чтобы помочь преодолеть последнее препятствие. И заметив, как судорожно мятущееся тело успокаивается от этого утишающего прикосновения, осенял несчастного крестным знамением, успокаивал прочувственными словами сирот и уходил с сознанием выполненного долга — вот, мол, еще одной робкой овечке из своего стада помог перейти чрез шаткие мостки смерти на другую сторону, в руки господа.

Но сейчас смерть опередила его. Взяла добычу прежде, чем он подоспел на помощь. Человек не умер, а внезапно сломился, как подкошенный стебель.