Словацкие повести и рассказы

— Если бы вы получше узнали этот край, никогда бы отсюда не ушли.

— Я не говорю, что тут плохо. Я только сказал, что здешняя красота дикая.

— Красота не может быть дикой.

— А какой она может быть?

— Красота есть красота — и только.

Она достала из сумки яблоко, протянула ему.

— Тебя, случайно, зовут не Евой? — спросил он, и перед его глазами промелькнула табличка, висящая на двери магазина: «Заведующая Ева Цвенгошова».

— Как вы угадали?

— Очень просто. История Адама и Евы бессмертна. Вот яблоко, значит, должна быть и Ева.

Она опустила глаза и отмалчивалась до самой деревни.

Трактор трясся по размытой, грязной дороге.

Они остановились посредине деревни. Винцент помог Еве спуститься на землю. Колокола звонили вечерню. Он подумал, что Ева перекрестится, но она только поправила юбку и направилась по улице вверх. Он пошел за нею.

— У нас бытует поверье: если мужчина идет за женщиной по ее следам, то она полюбит его.

Она сдержалась, чтобы не рассмеяться.

— А у нас существует другое поверье.

— Какое же?

— Идущий вслед за кем-то желает его смерти, — сказала Ева и, не оглядываясь, ускорила шаг, отперла дверь и вошла в дом.

Ева получила письмо. Целый день ей не хотелось распечатывать конверт. Прочитала только под вечер, когда прибралась в доме.

Письмо было от мужа. Он сообщал, что в следующем месяце вернется домой. Писал он корявыми печатными буквами, наподобие тех, какими помечают пни, писал, что его рука привыкла сжимать топорище и карандаш просто не держится в пальцах. «Топор — это моя вторая жена, — бывало, посмеивался он, когда возвращался домой в хорошем настроении. — У него есть все, что должно быть у хорошей жены. Об этом говорили еще наши старики, а они были мудрые. Только вместо того… этого… у нее, топориной души, острие. Ха-ха-ха!»

Ева поднялась, хотела взять с полки чистый лист почтовой бумаги. Но вдруг голова закружилась. Видимо, упало кровяное давление. Скулы горели, на лбу выступил пот. Она прижала ладони к щекам, быстро наклонила голову и почувствовала медленное, ритмичное биение сердца, напоминающее стук колес на стыках железнодорожных рельс.

Ева все еще боялась мужа. Она боялась его с той самой минуты, когда впервые увидела.

Жила она тогда в маленьком домике на окраине города. В палисаднике благоухала резеда. Родители, слабые и больные, уставшие от забот, сами недоедали и недопивали, заботясь о будущем трех дочерей.

Теперь, когда Ева вспоминала о своем детстве, ей казалось, что она всегда ходила голодной. Она помнила мамины упреки: «Кто это таскает сахар! Я отложила его на праздники, и уже не осталось ни куска». «Ешьте поменьше, пейте поменьше, — учила она дочерей. — Такие девочки, как вы, должны есть, как птички». Она воспитывала их в строгих нравах. Еве, самой старшей, родители разрешали учиться у старого пана игре на скрипке, на случай, если бы она вышла замуж в богатую семью. Со старым паном — ее учителем — родители расплачивались домашним хлебом и яйцами. «Скрипка!.. Неужели она когда-то была?» — думала Ева.

Потом объявился деревенский парень по имени Михал. Он приезжал в их город на лошадях. Коренастый детина с кнутом за голенищем. Он работал с Евиным отцом, которому дочери ежедневно носили обед. Слово за слово, и отец пригласил Михала Цвенгоша в гости. Наскребли денег на праздничный обед. Стол накрыли самой лучшей скатертью. На столе — бутылка смородинного вина.

Вскоре сыграли свадьбу. Родители вздохнули: слава богу, старшая дочка с плеч долой.

Так Ева попала в горную деревушку. Она много работала, чтобы внести в свой скромный дом побольше тепла, вышивала занавески и скатерти, ткала ковры, выращивала цветы. Ее герани на подоконнике были большие и яркие, как огонь.

Однажды Михал вернулся домой пьяный и злой. В ярости он топал ногами и неистовствовал. «Что за жена, которая не может родить! — кричал он. — Что за яловое чудище повесили мне на шею!» Тогда с ней впервые случился припадок, и она долго не могла прийти в себя. Пришлось вызвать врача.

Такие сцены стали повторяться. Цвенгош приходил домой пьяный, бил посуду, бросал на пол кастрюли, рвал вышивки, яростно вопил: «Ты только посмотри, сколько моих пацанов бегает по деревне, у каждой бабы от меня ребенок, только у собственной жены нет». Со временем она узнала, что действительно какая-то женщина приписала ему отцовство, хотя все знали, что это неправда, но Михалу подобные наговоры льстили.

Дом опустел. В нем ничего не осталось, только голый стол, голые стены и окна без цветов.

Тогда она решила забыться, работая на огороде. Всю весну до изнеможения рылась в земле: копала, сажала, поливала, пересаживала. Но именно в тот год хлынула с гор большая вода. И смыло не только растения, но и почву. Лишь деревья остались, хотя вода и подмыла корни. В растерянности смотрела Ева на вывороченную изгородь, покрытые грязью камни, илистые наносы.

«Это судьба, — говорила она себе. — К чему ни прикоснется моя рука, все обязательно погибнет».