Словацкие повести и рассказы

— Вставать пора! — сказал я, и она тотчас открыла глаза.

Светало, когда мы вышли из дому.

Какой-то человек шел впереди нас, слегка приволакивая ногу. Мы скоро обогнали его. Это оказался какой-то рабочий; словно сквозь сон ответил он нам на приветствие.

А так улица была совсем пуста.

Около часовенки святой Розалии стояли возы с виноградом, над ними целыми стаями вились воробьи.

— Хочешь винограда, Розарка?

— Не хочу.

Из винокурен стлался по улицам тяжелый запах. Все местечко пропахло вином. Кому же захочется теперь винограда?

Скоро праздник сбора винограда. По площади проедут возы, украшенные белыми и красными кистями. Горбатая тетка понесет в корзинке на спине мальчишку-растрепу. Ребятишки будут махать ему флажками. А в конце процессии пойдет дедка с двумя живыми гусями в рюкзаке. И ребятишки будут смеяться.

Перед молочной лавкой сидел Сидуш. Из-под приспущенных век он разглядывал свою тележку.

— Раненько ты поднялся, — заговорил я с ним.

Мальчик не ответил.

— Сидуш! — окликнула его Розарка.

Он медленно поднял голову.

— Раненько ты поднялся! — повторила она мои слова.

Он по-прежнему — ни слова.

— Сегодня повезешь все четыре бидона, — улыбнулась ему Розарка.

Мальчик кивнул.

— А если захочешь, можешь сделать две ездки…

Он опять только кивнул.

На площади уже ждал автобус. Я поторопил Розарку.

Я даже не простился с Розаркой. Ее увела с собой сестра или воспитательница, и больше я ее не видел.

Другая сестра вынесла мне пустые чемоданы и послала меня прочь.

Вышел я с этими пустыми чемоданами и долго стоял, не зная, куда же мне теперь…

Перевод Н. Аросевой.

НЕ АПЛОДИРУЙТЕ НА КОНЦЕРТАХ

Спой, спой же! Помнишь, как тогда в машине ходила по кругу песенка? Уже совсем стемнело, и под зеленым брезентом кузова было очень холодно. Кто-то достал губную гармошку и заиграл.

— Тебе что, не холодно?

— Холодно.

— И охота тогда играть?

— Охота.

И заиграл снова.

Были спички — не было сигареты, нашлась сигарета — куда-то подевались спички. А месяц в небе стоял высоко-высоко. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, раз, два, три, четыре, пять, шесть, казармы, широкий казарменный двор, светившийся мозаикой окон. В тот день тебе достался билет: он был никому не нужен, все отказались от него. В общем, это была твоя первая увольнительная.

Концерты начинаются с платьев.

Ты стоял у входа и смотрел на поток костюмов, хлынувший в концертный зал: девушка, парень, парень, девушка, бородатый мужчина — в памяти все так отчетливо, словно это было сегодня. Или вот женщина, на какой-то миг загородившая всем дорогу: сначала живот, обтянутый черным бархатом, потом белое кружевное жабо и, наконец, маленькая головка в жидких завитках. Ты вспоминал все концерты, на которых когда-то бывал или выступал сам. Ты вспоминал Геленку, ее розовое платье и усталые от упражнений на рояле руки, вспоминал брата и Роберта, вечно облизывавшего мундштук инструмента, и Камила с его прекрасным голосом. И вашу роту, с песней шагавшую по двору. И тебе даже трудно понять, отчего на глазах вдруг навертываются слезы, но ведь и в роте, хоть она такая большая, у каждого есть свое маленькое человеческое сердце.

Начался концерт, и тебе вспомнилась неприметная деревушка в предгорье: домишки под соломенными крышами, половодье цветущих груш. Там, бывало, сидя в траве, ты лакомился крохотными зелеными калачиками просвирника и смотрел, как над крышами вился сизый дымок. Утра бывали розовые, таких теперь уже не бывает. Ты все думал, что когда-нибудь еще встретишь такое розовое утро. Может, ты и встретил его, но не узнал, и оно прошло мимо. И вот ты снова возвращаешься к самому началу, когда все тебе казалось красивым и взаправдашним. И солдаты были тогда красивее: точь-в-точь как воины из календаря святого Войтеха.

За деревней дорожные мастера растапливали смолу, засыпали дорогу серым гравием. Но ты не решался туда идти — боялся отца. Вы бегали с Геленкой, и ноги у вас были заляпаны грязью. Потом вы сидели под стогом прошлогоднего сена и грели друг другу колени. В воздухе вились колечки, такие крохотные колечки; они вырастали до громадных размеров, и в них снова появлялись маленькие. Вы пальцами показывали на гусят и не могли нарадоваться, глядя, как они набивают зобики молодой зеленой травкой. Когда начался дождь, вы погнали гусей домой. Примостившись на подоконнике, ты смотрел на воду, скопившуюся в канавке: каждая капля звенела в ней, точно большая пятикроновая монета. Сидуш стоял у окна и играл. Бывало, он по целым дням не притрагивался к скрипке, но уж когда играл — не переставал часами. Это был самый лучший скрипач, какого довелось тебе встретить.

Однажды курица забыла снести яйцо, и ты решил, что мама из-за этого плачет. Она пекла хлеб, поминутно заглядывала в печь и всякий раз, закрывая створки, вздыхала: «О господи!» Деревенский глашатай ходил по деревне, а Сидуш прибивал к большому чемодану табличку со своей фамилией. Потом он уехал. И увез с собой скрипку.