Словацкие повести и рассказы

Усилился ветерок, взлохматив седоватые волосы Мелиха, на старой шляпе у Байковского затрепетала оторванная ленточка. Майка Штанцлова с трудом проглотила плохо разжеванный хлеб.

Штанцл видел ее из машины. Он сидел, весь дрожа от нетерпения. Ему казалось, что он ждет ее бесконечно долго. Почему они не схватят ее, не приведут?.. Он решил уже было выйти. Он выйдет сейчас, выскочит, подбежит к ней, схватит за волосы и потащит. И тут вдруг его охватило странное желание — исчезнуть из машины, а Мелих и Ваврик пусть приведут ее не к нему, а прямо домой, но и дома хорошо бы его уже не было и она его бы больше никогда не видела. Заботиться бы он заботился, но видеть ее больше не желает. Она его ненавидит — но кто виноват, что Корнель… И как это может Корнель все это проделывать сегодня, сегодня?.. Достает людям строительный материал, строительные участки, зарабатывает на этом, говорят, не знает, куда деньги девать. Жену с ребенком прогнал, получил после отца в наследство большую квартиру на краю города, заманивает к себе девиц, развлекается с ними… И как все это только возможно? А человеку некуда было и обратиться с этим, но сегодня ночью этот курятник разогнали — и вот он должен свое собственное дитя ловить где-то в поле. Если сейчас он выйдет, Майка убежит, и тогда ее арестуют. Нет, он не может допустить этого.

Штанцл взялся за ручку дверцы, сжал ее. Нажать посильнее, и дверца откроется…

— Барышня поругались тут с каким-то парнем, — говорил у источника Байковский, глядя на Мелиха, — он хотел попросить его прихватить девушку.

Мелих посмотрел на Майку. «Эх, Маечка, милая, — подумал он, — нужно идти! Ваш отец там умирает от нетерпения, и мать, наверно, дома плачет… Так пойдем же!» Широко улыбаясь, он уставился на дрожащие тонкие пальцы Майки, в которых она держала бутерброд с ветчиной.

— На мотоцикле вы сюда приехали? — спросил он ее резко и через минуту крикнул: — С кем? Одна? Вы Майка Штанцлова, не так ли?

— Да, — невольно отозвалась она, — да.

Байковский вынул трубку изо рта.

— А где мотоцикл?

— Уехал!

— А с кем вы сюда приехали?

— Подождите, господин хороший, подождите!.. — сказал Байковский. — Эта барышня сюда приехали с каким-то парнем, и тут они сразу стали ругаться, а я как раз и хотел попросить вас прихватить ее с собой. Что им здесь в одиночестве делать? А вы на нее с криком…

— С кем вы сюда приехали?

— С приятелем, — ответила Майка Штанцлова. — А вам-то что за дело? И кто вы такие, собственно?

— Меня зовут Мелих, а это мой товарищ Ваврик. Если это важно. Но думаю, не так уж. Сейчас дело не в этом. Как зовут этого вашего приятеля? Не Иван ли Подгайский?

Майка перестала есть.

— Куда он уехал?

— Туда, — сказала она, показав на дорогу. — Не знаю куда, наверное, в Теплицы.

— Когда?

— Минут пятнадцать — двадцать назад.

— Поедемте с нами, — резко сказал Мелих.

Майка словно оцепенела, но тут же ей стало легко: ведь она может бросить деньги Корнеля здесь. Еще немного поколебавшись, она закинула на плечо ремень зеленого рюкзака, обернутого плащом, со страхом оглянулась на бетонную кладку, за которую бросила деньги, и медленно зашагала по дорожке к машине впереди Мелиха и Ваврика.

Байковский пошел вслед за ними.

Майка открыла дверцу машины, сделала движение, словно желая убежать, но все-таки села, потому что отец потянул ее за руку.

— Иди, иди, Майка, — сказал он, — не бойся! У меня с собой есть немного деньжат, едем в Теплицы, может, там… — Штанцл не знал, что сказать дальше.

Майка вытерла лицо под темными зеркальцами очков.

Стукнули задние дверцы машины, стукнули передние, машина двинулась, и ветерок поднял придорожную серую пыль.

— Да, — тихо сказал Байковский, — ну и люди, не поймешь…

Он вышел на шоссе и какое-то время глядел вслед синей машине. Она становилась все меньше и меньше, на серой ленте дороги исчезала, таяла. Байковский повернулся, спустился обратно к бетонной плите, где журчала вода, и зашел в вербняк. Остановившись там, он задумчиво уставился вдаль.

— Не к чему было ей все рассказывать, — сказал он тихо. — Не к чему было погибать бедняге Ондре, жаль и этого бедолагу, которого здесь убили. Не к чему было кричать на Лысуху, чтобы те перестали ругаться. Таким, как они, не к чему останавливаться у воды. Эх, водичка, моя хорошая! Все ей я рассказал, как было и как не было. Человек может рассказывать только самому себе, а остальным не стоит.

Байковский стоял задумавшись в вербняке, держа во рту короткую трубку. Выпустив серый дымок, он еще раз затянулся.

Этот бедолага, кто бы он ни был, лежал здесь на траве, в крови, голова прострелена и спина тоже, и на шее моя палка — как овцу, беднягу вытащили из вербняка… Голова простреленная, и очки съехали. А эти? Только и мчатся на своих мотоциклах, машинах, как сумасшедшие…