Словацкие повести и рассказы

Дом Штефана был богат. Четыре больших окна смотрели на улицу, во двор выходила застекленная веранда, такая же, какая была только у бывшего нотариуса. Две большие комнаты и одна поменьше, всегда готовая принять хозяйскую дочь, студентку-медичку. За семнадцать лет, проведенных на посту старосты, Яно Штефан с пронырливостью и изворотливостью, какие нередко встречаются в наших деревнях, сумел выдвинуться из середняков на первое место в деревне. Он разбогател не так, как те, кто работал не покладая рук: недосыпая, недоедая, отказывая себе во всем, во всякой радости; и не от торговли, как другие. Это был богач: спекулянт, деревенский банкир, ростовщик, который, пользуясь своим общественным положением, знал всю подноготную о своих односельчанах; он ловко и не без таланта оперировал деньгами, видел, когда можно повысить проценты и когда следует поостеречься. В тридцатых годах он скупал землю на аукционах через подставных лиц, богател медленно, но верно, без риска, сохраняя при этом обличье и репутацию хорошего человека, который всегда поможет в нужде.

Летом Марка спала в овчарне — длинном сарае, где зимовали овцы; на зиму она себе устраивала уголок в хлеву, постелив перины, доставшиеся ей после покойного Дюро, — там было теплее. У нее еще не хватало силенок ухаживать за шестью коровами. Ведра с водой — сколько их приходилось перетаскать за день от колодца до хлева! — были большие, тяжелые. Батрак-конюх помогал ей вычищать навоз; сама она не справилась бы. Но ее сокрушала не только тяжелая работа; ее тяготила жизнь среди чужих, недоброжелательных людей, от которых она не слыхала ни одного ласкового слова; в ушах у нее целый день стояла воркотня старостихи: «Ленивая, как таракан, а жрет за трех мужиков!..» На каждом шагу ее обливали презрением, что еще могут испытывать богачи к безродной, бедной сироте.

Но она не плакала. Этот покорный ребенок обладал внутренней силой, какой-то уравновешенной, твердой верой в справедливость, быть может унаследованной, а может быть, заимствованной из спокойных рассуждений Дюро Белеша или из обтрепанных, засаленных книг, которые давал ей батрак-конюх; она тайком читала эти книги по ночам в хлеву при слабом свете фонаря. В них сироты становились богатыми, униженные служанки — знатными дамами, каким-то чудом судьба путала карты и справедливость всегда торжествовала. Но скорее всего, эта сила, позволявшая ей спокойно, с гордо поднятой головой смотреть в глаза старостихе, бесившейся от злости, была рождена ее сиротской долей, тяжелой работой, закалившей ее тело, да необходимостью рассчитывать только на свои силы, они-то и укрепляли ее дух.

Она ходила в стоптанных башмаках старостихи, и ей приходилось набивать их соломой — так они были велики; она носила длинную выцветшую юбку старостихи (это и были оговоренные обувь и одежда); гордо подняв голову, со смирением, в котором таились упрямство и протест, она выслушивала распоряжения хозяйки, работала и ждала, когда исполнится мечта, когда осуществится ее твердая вера в торжество справедливости.

Мечта начала осуществляться — конечно, не так, как это изображено в старинных романах. К Марке явился не граф, не богатый добродетельный старик — к ней пришел старый Шалвия.

Произошло это в сорок девятом году, когда в деревне организовался сельскохозяйственный кооператив. Марка поила коров, и старый Шалвия, словно ненароком заглянув в калитку, позвал Марку. Она поставила ведра и радостно подбежала к нему, потому что Шалвия был единственным человеком, который иногда заговаривал с ней, найденышем. Она помнила его: по воскресеньям вечерком он, бывало, захаживал к Дюро Белешу, и старики сидели на пороге избы, курили трубки, перебрасывались изредка двумя-тремя словами, но больше молчали.

Старый Шалвия с шутливой суровостью насупил седые брови:

— Работаешь… терпишь?

— Работаю…

— Я ведь вижу — мучают тебя. Но ты не сдавайся, дочка…

Марка вздохнула. Она уставилась на Шалвию еще детскими, большими, чуть раскосыми глазами.

— Да как же я могу?.. Сирота, сами знаете…

— Сирота ты или нет, а теперь другие времена! — строго сказал Шалвия. Потом перегнулся через калитку, точно поверяя великую тайну: — Как только мы наладим дело со скотом, понимаешь, в кооперативе, значит, — тогда я приду за тобой. Ты только погоди; я приду, непременно приду. А этих, — кивнул он на штефановский дом, — не бойся. Они на тебя топнут, и ты топни — сейчас не то время.

Он снова шутливо насупил брови, улыбнулся тысячью морщинок вокруг глаз и ушел.