Словенка

Гордо держала голову свейка, как хозяйка говорила со служанкой. И вскоре поняла Наумовна почему: красавицу Эймунду ждали два молодых свея на могучих конях. Быстро уехала со двора Гаральдова дочь, словно облачко под дуновением ветерка, растворилась в холодном осеннем небе.

… Весь день Гореслава хлопотала подле Эдды: помогала ей еду готовить да посуду мыть, а вечером, делами уморённая, у очага на шкуре заснула.

3

Дождь — зануда целый день лился с небес, делал скалы неприступными для врагов и друзей. Нево разбушевалось, ни одна ладья больше не качалась на его волнах; все они сохли в сараях. Осень взяла своё.

В доме Гаральда все были заняты работой. Эдда готовила еду, поминутно помешивая что-то в горшке, пробовала и добавляла необходимые, по её мнению, травы. Гореслава заприметила, что свеи в Сигунвейне любили пищу с какими-то былинками. В кузне были аккуратно развешены пучки трав; многие Наумовна знала, потому что сама собирала в лесу возле печища: материнку, заячью кровь, планун.

Гаральд сидел в резном кресле возле очага, облокотившись о незамысловатый по сюжету ковёр из овечьей шерсти, сотканный его женой, и дремал под стук дождя.

Гевьюн над сундуками хлопотала, старую и рваную одёжу отбирала, а новую проветривала. Эймунда, ловко орудуя иглой, сшивала два полотнища шерстяной ткани, чтобы сделать некое подобие плаща с разрезами по бокам, а Гореслава ей помогала.

Заворчал во дворе Урих — косматый огромный пёс, который только Гаральда хозяином признавал. Всё громче и громче бурчал злобный Урих и наконец залаял в полный голос.

Хозяин поднялся со своего места, подошёл к двери. С улицы пахнуло сыростью; несколько капель дождя упало на порог.

— Зачем ты пришёл, Кнуд, — пёсье ворчание при звуке голоса Гаральда приумолкло. — Дождь не кончится до утра, а я не поплыву в непогоду.

— Сигурд зовёт тебя к себе.

— Пусть Рыжебородый немного обождёт.

— Ты испугался дождя, Гаральд?

— Нет, я только надену фельдр, Белобожник.

Хозяин вернулся в комнаты и пошёл к сундукам; услужливая Гевьюн подала ему серый фельдр. Снова хлопнула дверь, послышались удаляющиеся шаги.

Хозяйка, доделав свою работу, накинула на голову полотняный платок и вышла во двор.

Эдда замурлыкала какую-то песенку и подвесила котелок с водой над очагом. Она часто пела в ненастную погоду, и песни её были бесконечны и немного печальны.

Эймунда отложила в сторону свою работу и с унынием посмотрела в окно.

— Долго мне ещё не видеть Рамтеру, — вздохнула она. — А я так хотела снова доехать до Чёрной Излучины.

— Странное вы племя свейское: имена у всех мудрёные, а места по-нашему называете, — усмехнулась Гореслава. За те немногие дни, что провела она в Сигунвейне, сдружилась девка с хозяйской дочкой, почти как с равной с ней говорила. От неё-то много про свейские обычаи и узнала.

— До того, как Чёрный Калуф основал здесь своё поселение, берега эти заселяли люди, подобные тебе. Они и прозвали то место, где темнеет вода в протоке Чёрной Излучиной.

— А что с ними стало?

— С кем, Герсла?

— С теми. Кто жили здесь до вас.

— Когда приплыл Калуф, некоторые из них разбежались, другие храбро сражались и гибли от наших мечей. Те, кто выжил, стали рабами; потом их продали.

— Продали, как скот, за несколько гривен?

— Да. Так всегда было и так всегда будет. А теперь кликни Дана. Пусть он заседлает Гвена.

— Неужели в дождь поедите?

— Нет, — улыбнулась свейка. — Если за отцом приходил Белобожник и позвал к Рыжебородому, то вернётся он за своим конём.

— А кто этот Белобожник?

— Кнуд. Он как-то сплавал вниз по рекам к грекам и от них узнал о Белом Боге. И стал он для него милее Одина и Тора. Оттуда и прозвание его: Белобожник. А теперь иди.

Эймунда осторожно сложила неоконченную работу, убрала её в один из сундуков и села на медвежью шкуру. Заблестели блики огня в её серьгах и браслетах, которых она не снимала даже дома.

Тихонько дверь заскрипела; старый Вьян морду в щель протянул, повёл носом. Эдда замахнулась на него: пёсья морда быстро исчезла. "Служить не служит, а есть просит", — пробурчала служанка.

… Наумовна же насилу Уриха обойти сумела. Пёс не любил её, потому что не причислял к сигунвейцам, но встречался с ней редко, так как спал в дальнем конце конюшни, что ближе к скотному двору; днём же он бесцельно бродил по двору, если хозяин был дома, и уходил с ним, если Гаральду случалось куда-то отлучиться.

Дан прятался от дождя в конюшне. Когда вошла Гореслава, он чинил конскую упряжь.

— Эймунда велела тебе заседлать Гвена.

— Хорошо. Только он сегодня буйный, целый день бьёт копытом о пол.

— Не мне же на нём ехать.

Наумовна уже снова вышла во двор, когда корел её окликнул:

— Я тебе подарить кое-что хочу.

Дан протянул ей резное колечко, простенькое, но сделанное с душой.

— Много дней я его резал, для кого, не знаю. А тут хозяин тебя привёз, и понял я, что тебе его подарить должен.