Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

На следующий день после обеда все ребята собрались во дворе под орехом. Пик побывал накануне вечером в цирке. Он с воодушевлением рассказывал, как его пропустили в цирк за три кошки. Сейчас у него в ящике под кроватью снова сидят две. Он хвастливо рассказывал, будто лев разорвал одну из кошек прямо у него на глазах. Дизма верил всем его россказням и вранью тоже.

— Представление было шикарное. Тигр чуть-чуть не разорвал укротителя на мелкие кусочки.

Фице с жадностью поглощал каждое слово рассказчика.

— Тигр зарычал, заревел, разинул пасть — и на дрессировщика! Тут начали стрелять из пистолетов.

Любопытный Дизма расспрашивал Пика:

— А что поделывают ваши квартиранты из цирка?

— Да я их совсем не вижу. Ушли рано утром, репетиция у них. — Пик презрительно поморщился. — Тощие кикиморы. Под куполом по воздуху друг друга швыряют.

Пику не сиделось. До вечера ему нужно было раздобыть третью кошку, и он улизнул со двора.

Дизма и Фице никак не могли дождаться вечера. Время тянулось ужасно медленно. За весь день отец ни разу не упомянул о цирке, и мальчики уже начали отчаиваться. Лишь под вечер появились кое-какие благоприятные предзнаменования. В кухне они проведали, что отец сегодня никуда не ушел из дома, как это нередко случалось. Не успела кухарка накрыть на стол, а они уже сидели на своих местах в ожидании ужина. В дверях появился отец, и у мальчиков от радости запрыгало сердце, когда они увидели на нем праздничную одежду, а на голове — круглый парадный цилиндр. Он так и ужинал, не снимая цилиндра. Затем они все, взявшись за руки, пошли в цирк: отец — посредине, мальчики — по бокам. Всю дорогу они рассказывали ему, что уже видели. Теперь они не боялись, что отец вернется с ними домой.

Над входом в цирк висели сверкающие дуговые лампы, ярко освещая каштаны. Отец с мальчиками протиснулся сквозь толпу к кассе, в которой сидела черноглазая, белолицая толстушка. На шее и на голых руках у нее позвякивали стеклянные бусы. Дизма заметил, что отец, купив билеты, несколько раз на нее оглянулся. Одетые в ливрею швейцары проверяли билеты и раздвигали портьеры. У некоторых из них были такие свирепые лица, что Дизме стало страшно. Прямо против входа была воздвигнута высокая эстрада, на которой расположился цирковой оркестр; музыканты потихоньку наигрывали на духовых инструментах, приглушенно рокотали басы. С замирающим сердцем Дизма вошел в таинственный, тускло освещенный зал. От посыпанной свежими опилками арены тянуло густым теплом конюшни, в воздухе мешались запахи духов и пота. У Дизмы раздувались ноздри, когда он вдыхал этот особый, спертый и дурманящий цирковой воздух, заставляющий работать фантазию. Вход, расположенный под эстрадой, был завешен тяжелым бархатным занавесом, по временам оттуда выглядывали люди — то мужчины, то женщины. Служители в ярко-красных фраках сновали среди публики, провожая зрителей на свои места и выгоняя безбилетных, которые то там, то тут подлезали под брезент шатра. Высоко на галерке Фице заметил Пика и сделал ему знак рукой. А Дизма не мог оторвать глаз от занавеса. Арену еще раз подмели, выравнивая опилки. Медья величественно показал служителю билеты, и тот с глубоким поклоном проводил их в ложу у самой эстрады. Дизма и Фице всячески старались заглянуть за бархатный занавес. Когда его слегка отогнул проходивший мимо служитель, дети заметили там лошадиную голову.

— Отец, конь уже ждет! — Фице теребил отца, который с достоинством отвечал на поклоны знакомых. Не обратив никакого внимания на слова Фице, он язвительно процедил: