Словесное древо

Люди ножики справляют, Я леворверт заряжу. Люди в каторге страдают -Я туда же

угожу.

Я мальчишечко-башка, Не хожу без камешка. Меня в Сибири дожидают — Шьют

рубаху из мешка.

У нас ножики литые, Гири кованые. Мы ребята холостые Практикованные. Мы

научены сумой — Государевой тюрьмой.

Молодцы пусть погуляют Вместе водочки попьют, За веселое гулянье Цепи на ноги

дают.

Пусть нас жарят и калят Размазуриков-ребят, Мы начальству не уважим — Лучше

сядем в каземат. Каземат, ты каземат — Каменная стенка. Я мальчишко-сибиряк Знаю

не маленько. Не маленько знаю я. Не своим бахвальством, Что Россейская казна

Пропита начальством. Ах, ты книжка-складенец, В каторгу дорожка. Пострадает

молодец За тебя немножко. Во тюрьму меня ведут Кудри развеваются — Рядом

девушки идут. Плачут, уливаются.

И т. п.

Отношение деревни к затюремщикам резко изменилось. Пострадать «с доброй

воли» не считается позорным. Возвратившиеся из тюрьмы пользуются уважением,

слезным участием к их страданью. Тысячи политических ссыльных из разных концов

России нашли в нашем краю приют и вообще жалостное отношение населения. Рево-

люционные кружки, организованные ссыльными во всех уездах губернии, за последнее

время значительно обезлюдели. Много работников как из крестьян, мещан, так и из

интеллигентов, арестованы. Главный губернский комитет получает из Питера

партийные журналы, прокламации и брошюры и через уездных членов

распространяют по всей губернии. Из прокламаций больше спрос на письмо русских

крестьян к царю Николаю Н-му. Из брошюр: «Что такое свобода», «Хитрая механика»

и «Конек-Скакунок». Несмотря на гонение, распространение литературы, хотя

значительно слабее 1905-6 годов, но все-таки продолжается, хотя до сих пор и не

вызывает массового бунта, но как червоточина незримо делает свое дело, порождая

ненависть к богачам и правительству. Наружно же вид Олонецкой губ<ер-нии> крайне

мирный, пьяный по праздникам и голодный по будням. Пьянство растет не по дням, а

по часам, пьют мужики, нередко бабы и подростки. Казенки процветают, яко крины, а

72

хлеба своего в большинстве хватает немного дольше Покрова. 9 зимних месяцев

приходится кормиться картошкой и рыжиками, да и те есть не у всякого. Вообще мы

живем как под тучей — вот-вот грянет гром и свет осияет трущобы Земли, и восплачут

те, кто распял Народ Божий, кто, злодейством и Богом низведенный до положения

департаментского сторожа, лишил миллионы братьев познания истинной жизни.

Общее же настроение крестьянства нашего справедливо выражено в одном духовном

стихе, распеваемом по деревням перехожими нищими-слепцами:

Что ты, душа, приуныла?

Аль ты Господа забыла?

Аль ты добра не творила?

Оттого ты, душа, заскорбела.

Что святая правда сгорела,

Что любовь по свету бродит

И нигде пристану не находит.

По крещеному белому царству

Пролегла великая дорога —

Столбовая прямая путина.

То ли путь до темного острога,

А оттуль до Господа Бога.

Не просись, душа моя, в пустыню.

Во тесну монашеску келью,

Ко тому ли райскому веселью.

Положи, душа моя, желанье,

Воспринять святое поруганье,

А и тем, душа моя, спасёся,

Во нетленну ризу облекёся.

По крещеному белому царству

Пролегла великая дорога,

Протекла кровавая пучина —

Есть проход лихому человеку,

Что ль проезд ночному душегубу,

Только нету вольного проходу

Тихомудру Божью пешеходу.

Как ему, Господню, путь засечен,

Завален — проклятым черным камнем.

ПРИТЧА ОБ ИСТОЧНИКЕ И О ГЛУПОМ МУДРЕЦЕ:

(Посв<ящается> писателю Арцыбашеву по поводу его *голой* правды о Л. Н.

Толстом)

Колесо в колеснице — сердце глупого, и как вертящаяся ось — мысль его,

превращая добро во зло, он строит козни и на людей избранных кладет пятно.

Из книги пр. Иисуса, сына Сирах<ова>

Вы беременны сеном, разродитесь соломою; дыхание ваше — огонь, который

пожрет вас.

<Из книги пр.> Исайи XXX, 2

Кто даст мне стражу к устам моим, чтобы язык мой не погубил меня.

Из книги пр. Иис<уса>, сына Сирахова

В одной пустыне тёк источник чистой воды. Порой налетал удушливый, песчаный

ветер, мутил и засыпал источник, но проходило немного времени, как вновь

пробивалась тоненькая, живая струйка. Многие из людей, истомленные тяжелым

путем, с почерневшими от жажды губами, припадали к этой живительной струйке, — и

73

те спасались от смерти. По всей пустыне и далеко за пределами ее известен был

источник, ибо пившие из него говорили: «Это спаситель наш». Неотпившие же не

верили и смеялись над спасенными, говоря: «Только наши колодцы хороши, потому что

они вырыты учеными инженерами, пустыня же жилище змей и скорпионов, - откуда

быть в ней воде живой?» — и гнали людей тех, и поносили самый источник. Один же

из безверных, слывший большим умником, решил сам в себе: «Пойду в пустыню и

если найду источник, то опоганю его, чтобы никто не пил из него, и пили бы все из

наших колодцев и слушали бы мое умствование».

(Умственность его состояла в том, что он учил людей: пейте, ешьте, наслаждайтесь,

ибо завтра умрете.) Так он и сделал, сошел к источнику и хоть смутился прозрачностью

его, но по черствости сердца и бахвальства ради, не оставил своего черного умысла.