Словесное древо

много писем, но всё — от людей бедных (не причастных литературе) из дальних углов

России. В письмах эти неученые люди зовут меня пророком, учителем, псалмопевцем,

но на самом деле я очень неказистый, оборванный бедный человек, имеющий одно

сокровище — глухую, вечно болеющую мать, которая, чуть поздоровше,

всхлипывающим старушьим голосом поет мне свои песни: она за прялицей, а я сижу и

реву на всю избу, быть может, в то время, когда в Питере в атласных салонах

бриллиантовые дамы ахают над моими книжками.

Братик мой милый, тяжко мне с книжками и с дамами и с писателями, лучше бы не

видеть и не знать их — будь они прокляты и распрокляты! Страшно мне и твое

писательство и твой сборник стихов, который ты думаешь издавать! — погоди еще,

потерпи, ведь так легко, задарма, можно погибнуть через книжку, а вылезать из ямы,

вос-становлять свое имя трудно, трудно. Присылаю тебе три свои книжки, быть может,

напишешь про них в местной хотя бы газете и в «Народном журнале» — где тебя

любят и считают за очень талантливого человека и где с удовольствием примут твою

статью, если таковую ты не поленишься написать. Буду очень благодарен — но это всё

между прочим. Главное же наша любовь и вера в Жизнь. Люби и веруй в свою веру.

Целую тебя в сердце твое и в уста твои, милый.

Николай Клюев.

16 июля 1913 г.

Жду жадно карточку.

73. С. А. ГАРИНУ

Вторая половина 1913 г. Мариинское, Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Дорогой Сергей Александрович,

Меня вновь потянуло написать Вам, приветствовать Вас и дорогую Нину

Михайловну, так как из всех московских знакомств только встреча с Вами и Ваше

отношение ко мне глубоко тронули и запомнились в духе моем. Я очень стесняюсь

говорить про себя людям, так как чаще всего они норовят залезть с сапогами в душу, но

с Вами не боязно мне. Жизнь Вам и радость с поклоном низким!

В Москве я постараюсь не быть дольше, так как ни московская жизнь, ни люди не

соответствуют складу души моей, тишиной, безве-стьем живущей - на зеленой тихой

земле под живым ветром, в светлой печали и чистом труде для насущного. Не хотелось

бы мне говорить о том, «что по чужим углам горек белый хлеб, брага хмельная

неразымчива», так как чаще всего разговор об этом становится похожим на жалобу, но

все-таки тяжко мне, дорогой Сергей Александрович. Живу я в деревне о 8 дворах,

имею старых-престарых отца и мать, любящих «весь Белый свет»; то-то была бы

радость, если на этом Белом свете был бы для них свой угол и их «Миколаюшка» не

скитался бы на чужой стороне, а жил бы в своей избе и на своей земле, но всё это

дорогое, бесконечно родимое слопали тюрьма да нужда. Нестерпимо осознавать себя

как поэта, 12 тысяч книг которого разошлись по России, знать, что твои нищие песни

читают скучающие атласные дамы, а господа с вычищенными ногтями и с

безукоризненными проборами пишут захлебывающиеся статьи в газетах «про Надсона

и мужичков» и, конечно, им неинтересно, что у этого Надсо-на нет даже «своей избы»,

т. е. того важного и жизненно необходимого, чем крепок и красен человек деревни.

Хотел я с этой нуждой обратиться к Шахову, ведь эта просьба так свята и нетленна по

136

жизненности своей, потому гто на земле только наше бессмертие и, вга-стности,

бессмертие всякой жертвы и помощи геловеку от геловека исходящих. Это, я знаю,

чувствует и Шахов. Но пишу сперва Вам, в простосердечной уверенности, что Вы

найдете действенные, живые слова для просьбы обо мне к Шахову, а если найдете

удобным, то прочитайте ему это письмо, — нужно 300—400 рублей, и я оживу и

уверяю, что заплачу людям за это песнями до сего времени невыраженными и, быть

может, и неслыханными... Жадно, нетерпеливо жду ответа. Адрес: Мариинское

почтовое отделение Олонецкой губ., Вытегорского уезда, Николаю Клюеву. Жду

карточки. Жизнь Вам и любовь. Н. Клюев.

74. В. С. МИРОЛЮБОВУ

Вторая половина 1913 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Здравствуйте, дорогой <Виктор Сергеевичу я недавно получил Ваше письмо. Долго

не переда<ва>ли его мне из правленья, вероятно, оно бы и еще валялось, если бы

случайно не попалось на глаза моему товарищу. Приходится письма посылать

заказными, тогда они остаются в почтовом отд<елении> до востребования по повестке.

Я наперед знал, что с Леонидом Вам будет тяжело. Я не знаю, какой мудростью

предписано такое поведение и такая любовь, которые на практике становятся жерновом

остальным на шею ближнего, и вера, которая уничтожает самый предмет веры, т. е.

вера в то, чего вовсе и нет. Например, помню, я ему говорил, что ношу золотые часы и

не умею распрячь лошади, и не знаю, что такое вилы с тремя железца-ми, — и он не

улыбнулся, не сказал легко, «что этого не может быть», а забранился на меня, твердо

уверовав в слова, как в действительность. Такая вера у наших монахов зовется

бесовской, и про такого человека говорят, «что он в беса верует». Эта вера и не

народна, потому что во главу угла ставит радость Франци<сжа А<ссиз>ского: «Когда

изобьют тебя и выгонят на снег люди». «И не желай, чтобы они — люди — стали

лугше, так как кто тогда даст тебе побои ради Господа?» И еще: боязнь поделиться