Словесное древо

(мне часто говорили подобное). И не знает эта публика, что у деревни личин больше,

чем у любого Бунина, что «свинья на крыльце» и «свиное рыло», и Сергий

Радонежский, а недавний Трошка Синебрюхов, а сейчашный Трофим Иванов по

138

формуляру (в командировке Валентин Викентьеьич Воротынский), око охранки и

кокотка Норма (на деревне Стешка) — только личины, только «Бесовское действо» в

ночь на «Воскресенье».

Я вспомнил «Бесовское действо» Ремизова, прибавлю, что это всеславянское

писание, вещественное доказательство Буниным, что «Золотой вертеп» и «Святой

вечер» нетленны на Руси. Быть может, потрудитесь передать мой поклон Ремизову.

Прочитали ли Вы «Лесные были» и что про них скажете? В глаза Вы мне говорили:

«Вот у А. Толстого есть много былин, но все второго сорта», но из этого я не заключил,

что не может быть былин «первого сорта».

Александр Александрович, вспомните: «Загляжусь ли я в ночь на метелицу», «Ой,

синь туман ты мой», «Ой, косыньку развей» - ну разве после таких былин можно не

запеть «Плясею» или «Бабью песню» с «Сизым голубем»?

Как показался Вам отдел «Скорбящая весна» в «Иве» Городецкого, «Потаенный

сад» Клычкова, «Осанна» Брихничева? — мне важно услышать от Вас про них.

Нравятся ли «Лесные были» Ремизову и Философову? Кроме этого, у меня к Вам

насущная просьба: похлопотать перед «Сириным» о переиздании «Братских песен», —

это даст возможность пожить мне со стариком некоторое время на теплом куске с

прихлебкой... Очень прошу Вас об этой помощи. Я бы написал Вам много про

«бедность горемычную», но всегда такие разговоры бывают похожи на жалобы, а

потому я избегаю их, особенно с Вами — моей радостью и благоуханием (еще Вам

мою ). Итак, жизнь Вам и алая кровь, и ветер с моря — возлюбленный.

Николай Клюев.

Ноябрь. 1913 г.

77. А. В. ШИРЯЕВЦУ

Не позднее 22 декабря 1913 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Возлюбленный мой!

Я получил твое письмо давно, но карточка так пристала к письму, что по

отлеплении ты оказался без глаза и без губы, но все-таки ты мне нравишься, ты очень

похож на свои песни — в них, как и в тебе, есть что-то размашисто-плоское, как «наша

улица — за ясные луга». Не показался ты мне и издержанным или одержимым

особенными страстями, о которых пишешь. Ты очень пригожий паренек, и мне это

сугубо приятно; да и хорошая примета. Мне страшно хотелось бы обнять, поцеловать

тебя, но в СПб я этой зимой не буду, а тебе ехать ко мне немыслимо, ибо я живу 600

верст от железной дороги, и добираться нужно на лошади, а где и пешком... Я живу

ведь, родной, «от жизни» далеко, да и отнеси, Господи, от этой жизни, если под ней

подразумеваешь Питер. Ничего не может быть убийственнее для песни, чем он. Вот

приедешь — увидишь... Сходи в исторический музей, в кустарный склад, музей

Александра III... Особенно просмотри картины Рериха. Твой «Бурлак» помещен в

журнал «Хмель», это хороший и на виду журнал, и его читает художническая публика,

а это важно для тебя. Пришли мне новые свои песни, я постараюсь их поместить в

журнал Миролюбова, это один из больших русских редакторов, недавно вернулся из-за

границы и будет издавать журнал. Раньше он издавал известный «Журнал для всех». Я

обожаю этого человека. Мне бы хотелось прочитать твоих песен штук десяток, я до сих

пор не могу уловить их души. Так они мне кажутся только размашисто-плоскими, в них

нет древнего воздуха, финифти и киновари, которые должны бы быть в них. Тебе ради

песни следовало бы жить в старой Ладоге или в Каргополе, а не в Бухарщине, хотя и

Бухарщина есть в Руси. Бога ради, погоди издаваться книжкой... Вот ты восхищаешься

«Лесными былями», а я очень жалею, что издал ее — теперь усматривается столько

пробелов! Буду ждать песен и письма. Целую тебя, хороший мой, и желаю жизни

песенной. Присылаю № «Хмеля».

139

Н. Клюев.

78. Я. Л. ИЗРАИЛЕВИЧУ

Декабрь 1913 г. - январь 1914 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Меня страшно обрадовало Ваше письмо, Яков Львович. Я часто помню Вас в духе

— и вижу Вас. Мир Вам и жизнь!

Я оговариваюсь: Вам пишет не тот Клюев, которого Вы встретили на Невском в

чужом пальто и шляпе «от знакомого», а настоящий — из восьмидворной лесной

деревушки, из серой избы, от заплаканной божницы. Клюев, у которого есть (еще

теплая) могила матери на погосте.

Яков Львович, неужели Вам не чуялось, как я тянулся к Вам при встречах и как

боялся Вас? Я не смогу любить «немножко», и Ваше «немножко полюбил» как будто не

фальшивое, но и не настоящее -в нем есть «Собачий воздух», но есть и что-то родимое

мне — тому мне, который тоже «не настоящий». Какое бы было счастье, если бы Вы

полюбили меня «настоящего». Вы упоминаете «про весточку» — живу я в бедности и

одиночестве, со стариком-отцом (мама — бы-линщица и песельница-унывщица —

умерла в ноябре), с котом Оськой, со старой криворогой коровой, с жутью в углу, с

низколобой печью, с тупоногой лоханью, с вьюгой на крыше, с Богом на небе. В Питер

я больше не собираюсь, ибо вынес я из него только «триковую пару» да собачью

повестку на лекц<и>ю «об акмеизме». Правда, много было знакомых в Питере,

угощали даже коньяком, не жалели даже половинкой яблока угостить (как дать целый,