Словесное древо

ги, где шепот чьих-то голосов... — и скрипит кровать. Я бы написал так:

В дуплах ветра перезвоны Али сходбище бесов?! Кто-то бродит потаенный Меж

насупленных стволов.

Последняя же строка «и в онучах до сих пор» не<и>скусна, чуть-чуть не из

Мельшина.

Для меня очень интересна твоя любовь и неудовлетворенность ею. Но я слыхал, что

в ваших краях сарты прекрасно обходятся без преподавательниц из гимназий,

употребляя для любви мальчиков, которых нарочно держат в чайных и духанах для

гостей. Что бы тебе попробовать — по-сартски, авось бы и прилюбилось, раз уж тебя

так разбирает, - да это теперь и в моде «в русском обществе». Хвати бузы или какого-

нибудь там чихирю, да и зачихирь по-волжски. Только обязательно напиши мне о

результатах <...>. Стихов твоих я не поправляю — это будет вредно для тебя. В письмах

писателям я расхваливаю тебя на все корки. Целую тебя, ягодка, прямо в... сердце.

Н. К.

3 мая.

Спиши мне то место, где говорится про меня, из доклада Замыс-ловской.

84. А. В. ШИРЯЕВЦУ

28 июня 1914 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Я получил твое письмо. Спасибо, что не забываешь. Всё, что ты говоришь, правда.

Очень рад тому, что Клычков тебе прилюбился. В июньской книге «Заветов» 6-ть его

стихотворений — свежих, как Апрельский Лес, особенно 4-ое и 5-ое с шестым.

«Как ряски в полночь одевают Ряды придорожные ив...»

«А за лесом гаснет и манит Меж туч заревой городок...»

Удивительны по строгости, простоте и осиянности строки! Его адрес: станция

Талдом, Север<ная> ж<елезная> д<орога>, деревня Дубровки (губ<ер>ния> Тверская).

Сергею Антоновичу Клычкову. Он мне писал про тебя, что ты с головой человек, но

что стихи твои, которые читал ему Городецкий, нравятся ему местами, но ему кажется,

что с них, т. е. стихов, содрана кожа, иначе говоря, они схематичны, похожи на план

еще не построенного здания. Но так это потому, что неволя твоя видна в песнях твоих.

Ты правду сказал, что на нас с Клычковым ни<ч>то не висит, кроме бедности.

Особенно прекрасен мой север с лесами, с озерами, с избами такими же, каку<ю> я

присылаю тебе. Это <так> называемая «столбовая или Красная изба», а есть еще Белая

и черная — т. е. курная. У нас не надо картин Горюш-кина-Сорокопудова аль

Васнецовых — всё еще можно видеть и ощущать «взаправду». Можно посидеть у

настоящего «косящата окна», можно видеть и душегрейку, и сарафан-золотарь, и

жемчужную поднизь, можно слышать и Сказителя. Милый Шура, что ты держишься за

лишних 20 руб. Подай прошение в Архангельский округ - попадешь куда-либо в Кемь

143

или город Шенкурск — аль в село купецкое. Живут же чиновники с семьями в наших

краях - не умирают с голоду... Почему тебе кажется, что мне не идет говорить про

любовь и про сартские нравы - я страшно силен телом, и мне еще нет 27-ми годов.

Встречался я с Клычковым, и всегда мы с ним целовались и дома, и на улице... Увидел

бы я тебя, то разве бы удержался от поцелуев? <...> В приезд в Россию Верхарн читал

лекцию «О культуре энтузиазма». Итог этой лекции такой: «Восхищайтесь друг

другом, люди», — а я и без Верхарна знаю, что это так, и живу «восхищенным». Еще

ты пишешь, что если бы я ничего больше не написал — то и старого достаточно, чтобы

я «остался»... Ну разве это утешение? Вот Брюсов так не считает себя «вечным», а

утешается настоящим, тем, что ему подносят цветы, шлют письма, описывают в

«Огоньке»...

Меня вовсе не радуют свои писанья. Вот издам еще книжку, — и прикрою лавочку:

потому что будь хоть семи пядей во лбу, — а Пушкинские премии будут получать

Леониды Афанасьевы да Голенище-вы-Кутузовы, - а тебе гнилая изба, вонючая лохань,

первачный мякиш по праздникам, а так «кипятоцик с хлибцём», сущик да день в

неделю крутиковая каша с коровсячим маслом, бессапожица и бес-порточица, а за

писания - фырканье г<оспод> поэтов да покровительственный басок г<оспод>

издателей — вот и всё. И ты, милый, не жди ничего другого — предупреждаю тебя...

Есть у тебя хлеба кусок, правда, горький, но в случае писательского успеха тебе не

перепадет и крошки. Вот, напр<имер>, в январской книжке «Заветов» пропечатаны мои

стихи, и до сих пор не высланы деньги за них. В майской кн<иге> «Северных записок»

— то же. Получил ли ты с «Ежемесячного» что и по сколько за строку? Пишу это

потому, что очень нуждаюсь. Мама умерла; на руках у меня 70-тилетний отец, пеку и

варю сам, мою пол, стираю — всё это надбавка к моей лямке. Ты говоришь про общину

«Писателей из народа». Я принимаю братство - житие вкупе вообще людей, а не одних

писателей. Община осуществима легко при условии безбрачия и отречения от

собственности и довольствования «насущным», Какая радость жить вместе с людьми

одного духа, одного Света в очах!.. Есть община в Воронежской гу-б<ернии>, основана

Иваном Беневским по-толстовски, но мне что-то не по себе, когда подумаю об ней.

Братству, Шура, писанье будет мешать. Только добровольная нищета и отречение от

своей воли может соединить людей. Считать себя худшим под солнцем, благословить

змею, когда она ужалит тебя смертельно, отдать себя в пищу тигрице, когда увидишь,