Словесное древо

материалов, а теперь сенокос — всё недосуг, да к тому же я один по избяным и по

протчим делам, а портретов у меня нет. Приеду в Петроград в сентябре, снимусь и

почту за удовольствие преподнести Вам свой портрет — за великую честь считаю

иметь в свою очередь и Ваш.

Я писал в контору «Бирж<евых> вед<омостей>», чтобы мне выслали деньги за

стихи: «Мирская дума», «Кабы я не Акулиною была», «Поминный причит», «Речная

сказка», «Слезный плат» и «Рыжее жнивье», но оттуда ни слуху ни духу, а деньги мне

нужны — они дадут мне возможность съездить в Питер — на эту получку вся моя и

надежда.

Мне стыдно Вас беспокоить, но и на этот раз будьте добры посодействовать

высылке мне за упомянутые стихи по 50 коп. за строчку. Страшно бы хотелось

повидаться с Вами.

Известный Вам Николай Клюев.

Мариинск<ое> Олонецкой губ., Вытегорского уезда.

Присылаю Вам песни под тальянку, быть может, они представляют некоторый

интерес.

106. С. А. ЕСЕНИНУ

Август? 1915 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Голубь мой белый, ты в первой открытке собирался о многом со мной поговорить и

уже во втором письме пишешь через строчку и то вкратце — и на мои вопросы не

отвечаешь вовсе. Я собираюсь в Петроград в конце августа, и ты, может быть, найдешь

что-либо нужным узнать про тебя, но я не знаю, что тебя больше затрагивает, и наберу

мелочей, а нужное и полезное тебе упущу. Ведь ты знаешь, что мы с тобой козлы в

литературном огороде и только по милости нас терпят в нем и что в этом огороде есть

немало ядовитых и колючих кактусов, избегать которых нам с тобой необходимо для

здравия как духовного, так и телесного. Особенно я боюсь за тебя: ты как куст лесной

щипицы, который чем больше шумит, тем больше осыпается. Твоими рыхлыми

152

драчёнами объелись все поэты, но ведь должно быть тебе понятно, что это после

ананасов в шампанском. Я не верю в ласки поэтов-книжников и не лягать их тебе не

советую. Верь мне. Слова мои оправданы опытом. Ласки поэтов — это не хлеб живот-

ный, а «засахаренная крыса», и рязанцу, и олончанину это блюдо по нутру не придет и

смаковать его нам прямо грешно и безбожно. Быть в траве зеленым и на камне серым

— вот наша с тобой программа, чтобы не погибнуть. Знай, свет мой, что лавры Игоря

Северянина никогда не дадут нам удовлетворения и радости твердой, между тем как

любой петроградский поэт чувствует себя божеством, если ему похлопают в ладоши в

какой-нибудь «Бродячей собаке», где хлопали без конца и мне и где я чувствовал себя

наинесчастнейшим существом из земнородных. А умиляться тем, что собачья публика

льнет к нам, не для чего, ибо понятно и ясно, что какому-либо Кузьмину или графу

Мон-те-тули не нужно лишний раз прибегать к шприцу с морфием или с кокаином,

потеревшись около нас. Так что радоваться тому, что мы этой публике заменили на

каких-либо полгаса дозу морфия - нам должно быть горько и для нас унизительно. Я

холодею от воспоминаний о тех унижениях и покровительственных ласках, которые я

вынес от собачьей публики. У меня накопилось около двухсот газетных и журнальных

вырезок о моем творчестве, которые в свое время послужат документами,

вещественными доказательствами того барско-интеллигентского, напыщенного и

презрительного взгляда на чистое слово и еще того, что салтычихин и аракчеевский дух

до сих пор не вывелся даже среди лучших из так называемого русского общества. Я

помню, как жена Городецкого в одном собрании, где на все лады хвалили меня, выждав

затишья в разговоре, вздохнула, закатила глаза и потом изрекла: «Да, хорошо быть

крестьянином». Подумай, товарищ, не заключается ли в этой фразе всё, что мы с тобой

должны возненавидеть и чем обижаться кровно. Видите ли — не важен дух твой,

бессмертное в тебе, и интересно лишь то, что ты холуй и хам Смердяков, заговорил

членораздельно. Я дивлюсь тому, какими законами руководствовались редакторы,

приняв из 60-ти твоих стихотворений 51-но. Это дурная примета, и выразить, вскрыть

такую механику можно лишь фабричной поговоркой «За горло, и кровь сосать», а

высосавши, заняться тщательным анализом оставшейся сухой шкурки, чтобы лишний

раз иметь возможность принять позу и с глубомысленным челом вынести решение:

означенная особь в прививке препарата 606-ть не нуждается, а посему изгоняется из

сонма верных.

Мне очень приятно, что мои стихи волнуют тебя, — конечно, приятно потому, что

ты оттулева, где махотка, шелковые купыри и щипульные колки. У вас ведь в Рязани —

пироги с глазами, — их ядять, а они глядять. Я бывал в вашей губернии, жил у хлыстов

в Даньковском уезде, очень хорошие и интересный люди, от них я вынес, братские

песни. Напиши мне, как живешь, какое ваше село -меня печалили рязанские

бесконечные пашни — мало лесов и воды, зимой всё как, семикопеечным коленкором

потянуто. У нас на Севере — воля, озера гагарьи, ельники скитами украшены... О, как я

люблю свою родину и как ненавижу Америку, в чем бы она ни проявлялась. Вот нужно

ехать в Питер, а я плачу горькими слезами, прощаясь с рекой окуньей, с часовней на

бору, с мошничьим перелетом, с хлебной печью... Адрес мой: Петроград, Фонтанка, №