Словно мы злодеи

Я не помнил, когда он начал плакать, но у него на щеках блестели слезы. Он смотрел на меня с недоверием и растерянностью.

– Все хорошо, – сказал я себе в той же степени, что и ему. Оглянулся на КОФИЙ и как-то успокоился, снова услышав в голове Гамлета: Все дело в готовности. – Все будет хорошо, – повторил я, хотя едва ли когда-нибудь был в чем-то уверен меньше. – Мы со всем разберемся, а теперь нам надо возвращаться.

Я понятия не имел, что значило это «все» или какой смысл вкладывал в него Джеймс.

– Нам надо возвращаться и вести себя как ни в чем не бывало. Сегодня надо продержаться, а потом будем беспокоиться. Хорошо?

Что-то – облегчение ли, надежда – наконец согрело его лицо.

– Ты что…

– Да, – сказал я, дав единственный возможный ответ на все, что ему могло захотеться узнать. – Идем.

Я повернулся в сторону КОФИЯ. Джеймс схватил меня за руку.

– Оливер, – произнес он вопросительно.

– Все хорошо, – повторил я. – Потом. Мы со всем разберемся.

Он кивнул, опустил глаза, но я почувствовал, как его пальцы крепче вцепились в мою руку.

– Идем.

Мы побежали обратно в театр, проскользнули в боковую дверь и разделились, когда я пошел в кулисы, а он в другую сторону, к туалету, смыть с лица все следы переживаний. На краткое мгновение я всерьез задумался о том, возможно ли еще какое-то «хорошо» или что-то подобное. Но так разбивает сердце трагедия вроде нашей или «Короля Лира» – заставляя тебя верить, что финал еще может оказаться счастливым, до последней минуты.

Сцена 6

Вторая половина спектакля безудержно летела вперед. Я был безумен и не в себе, как и положено Тому из Бедлама, но Фредерик и Глостер, видимо, уловили перемену, потому что к концу четвертого акта оба подозрительно на меня посматривали. Пятый акт начался с того, что Джеймс отдавал распоряжения войскам. Он говорил с несомненной настойчивой спешкой – наверное, ему так же, как мне, не терпелось доиграть спектакль, уединиться со мной в Башне и решить, что делать дальше. Он отрывисто поговорил с Рен, словно не видя ее, и к Фредерику отнесся с тем же холодным безразличием. Пришел Камило в сопровождении Филиппы и Мередит – которая выглядела такой виноватой, что я поверил: она на самом деле могла кого-то отравить. Я таился в тени у задника, дожидаясь своего выхода и финала.

Филиппе быстро стало нехорошо, она ухватилась за руку Камило, чтобы устоять.

Филиппа: Так дурно мне, так дурно!

Мередит (в сторону): Если нет, я впредь не верю снадобьям.

Джеймс (Камило, бросая перчатку):

Вот мой ответ. Кто в мире ни назвал бы
Меня предателем – он подло лжет.

Он возвысил голос, чтобы вызвать меня из укрытия. Кликнули герольдов, пропели трубы; Филиппа упала, и ее унесла со сцены стайка второкурсников.

Герольд (читает): «Если кто из людей благородного рода и звания, находящихся при войске, утверждает, что Эдмунд, называющий себя графом Глостером, повинен во многих злодействах и изменах, пусть выйдет, тот готов отстоять себя в бою».

Я вдохнул сквозь шарф, повязанный поверх носа и рта, чтобы меня не узнали, и вышел, положив руку на рукоять меча.

Я:

Утратил имя я;
Его измены зубы обглодали.
Но благороден я, как мой противник,
Которого пришел я одолеть.

Камило: И кто же это, кто противник ваш?

Я: Кого сюда прислал граф Глостер, Эдмунд?

Джеймс: Он сам пришел. Что у тебя к нему?

Я зачитал перечень его грехов, который он выслушал с пристальным, очень личным вниманием. Когда он ответил, в его голосе не было обычных злобы и высокомерия. Его слова звучали задумчиво, в смиренном осознании собственной лживости.

Джеймс:

По праву рыцаря – брезгливо пну
Обратно. Подавись своей изменой!
Поганой ложью сердце затопи.
Она тебя пока едва задела,
Но я мечом дорогу ей пробью —
Там упокоится.