Словно мы злодеи

Наверное, когда я открыл дверь в гримерку, все это отражалось на моем лице, потому что Александр сгреб меня за грудки, вытолкнул на погрузочную площадку и воткнул мне в зубы зажженный косяк.

– Не дергайся, – сказал он. – Все будет хорошо.

(Не уверен, ошибался ли кто когда-нибудь сильнее.)

Я послушно затягивался, пока от косяка не осталось полдюйма. Александр забрал его, дотянул до самых пальцев, бросил окурок на землю и увел меня обратно внутрь. От моих дурных предчувствий осталась лишь смутная паранойя где-то в глубине сознания.

Пока я гримировался, одевался и разогревал голос, время шло медленно. Мы с Джеймсом, Александром, Рен и Филиппой прислонились к стене за задником, приложили руки к диафрагме и нараспев заголосили: «О, войте, войте – люди, вы из камня»[39]. Когда появился первокурсник с наушником, сказать, что у нас пять минут до выхода, мое личное замедление времени схлопнулось, и все понеслось, будто на ускоренной перемотке.

Второкурсники покинули гримерки и бежали на места в кулисах, поспешно застегивая рубашки и манжеты, или прыгали по коридору, пытаясь завязать шнурки. Филиппа усадила меня в кресло в гримерке девочек и накинулась на меня с расческой и тюбиком геля для волос, пока загорались прожектора и в динамиках за сценой потрескивали первые реплики пьесы.

Флавий:

Эй вы, лентяи, по домам ступайте:
Неужто праздник нынче?

Филиппа слегка шлепнула меня по лбу:

– Оливер!

– Черт, что?

– Закончили, иди отсюда. – Она глядела на меня сверху вниз, хмурясь и упершись рукой в бедро. – Что с тобой такое?

– Прости, – сказал я, выбираясь из кресла. – Спасибо, Пип.

– Накурился?

– Нет.

– Врешь?

– Да.

Она поджала губы, покачала головой, но отчитывать меня не стала. Я был не вполне трезв, но и совсем укурен не был, и она, скорее всего, знала, что виноват в этом Александр. Я вышел из гримерки девочек и околачивался в переходе, пока мимо не пронесся Ричард, обративший на меня не больше внимания, чем на краску на стенах. Я последовал за ним, шагнул на ослепительный свет и сказал со всей искренностью, на какую был способен:

– Эй, тише! Цезарь будет говорить.

Первый и второй акт прошли как дождливый фронт перед ураганом. Рокотало, грохотало, было чувство надвигающейся беды, но и мы, и зрители знали, что худшее еще впереди. Когда вышла Кальпурния, я смотрел из кулисы. Ричард и Мередит, казалось, преодолели свои трудности или, по крайней мере, поставили их на паузу на время спектакля. Он был с ней резок, но без насилия; она держалась раздраженно, но не провоцировала. Я опомниться не успел, а Джеймс уже тряс меня за плечо и шептал:

– Идем.

Третий акт открывался силуэтом колоннады на фоне задника, горевшего алым, – кровоточащий, опасный рассвет. Ричард стоял между двумя центральными колоннами, мы, все остальные, окружали его кольцом, пока Метелл Цимбр преклонял колени в Чаше, прося за брата. Я стоял ближе всех, так близко, что видел, как стучит крохотный тик на челюсти Ричарда. Александр, с хищным, кошачьим терпением ждавший на другом краю кольца, встретился со мной глазами и приоткрыл пиджак, показывая заткнутый за пояс нож для бумаги. (Они как-то больше вписывались в общий строй, чем кинжалы, но опасны были ничуть не меньше.)

Ричард:

Я тронут был бы, будь таким, как вы.
Умей молить, к мольбе бы мог склониться.
Но я неколебим, звезде подобно
Полярной, что тверда и постоянна,
Не зная в небе равного себе.

Он обвел нас сверкающими глазами, бросая вызов. Мы переминались с ноги на ногу и щупали свои узкие клинки, но хранили молчание.

Ричард:

Бесчисленные искры небо красят —
Во всех огонь, и каждая горит,
Но лишь одна не покидает места.
И в мире так же: он людьми наполнен,
Во всех есть плоть, и кровь, и разуменье;
Но в их числе лишь одного я знаю,
Что сохраняет то же положенье
Незыблемо. И знаю – это я!

Его голос заполнял все углы зала, как грохот, с которым вскрывается земная кора, как гул и дрожь землетрясения. Филиппа, стоявшая справа от меня, едва заметно вскинула подбородок.

Ричард:

И даже в малом я себя явлю;
Был тверд я: Цимбра надлежит изгнать,
И буду тверд: останется в изгнанье.