Словно мы злодеи

– Господи. – Я отвернулся, обвел взглядом кафетерий, гадая, какие тайны хранят все вокруг. Как мало нас занимает внутренняя жизнь других. – Почему ты мне не рассказал?

– Не казалось важным.

Я вспомнил, как он накручивал на палец прядь Рен, и спросил:

– Мне нужно знать что-нибудь еще, раз уж мы подняли тему?

– Нет. Честно.

Он что-то скрывал, по его лицу – расслабленному, ничем не омраченному – ничего было не понять. Возможно, Александр был прав, и мы с Джеймсом оба разини.

Я переменил позу. Ощущение было такое, словно Ричард за мной наблюдает, афиша кричащим красным пятном маячила в поле моего зрения. Я обернулся, вздохнул, глядя на нее, и сказал:

– Надо понимать, хорошая новость в том, что после вчерашней драмы он перестанет пытаться сломать тебе руки в третьем акте.

– Думаешь?

– А ты нет?

Джеймс печально и рассеянно покачал головой.

– Он для этого слишком умен.

– И… что он, по-твоему, сделает?

– Затаится, но только на ближайшие несколько дней. Дождется премьеры. Гвендолин не выбежит на сцену, чтобы остановить спектакль.

Джеймс взглянул на афишу. На какое-то время он, похоже, о ней забыл.

Джеймс:

Прошу, скажи во имя всех богов,
Чем этот Цезарь наш себя кормил,
Что так возрос?

Я помолчал, потом произнес в ответ одну из своих реплик, толком не понимая, откуда она.

Я:

Вот моя рука.
Восстань, чтобы исправить это зло,
И я шагну так далеко, как тот,
Кто дальше всех пойдет.

Джеймс взглянул на меня, и его серые глаза замерцали золотом, когда он произнес: «Ну, значит, сделка заключена»[37]. Было в его улыбке что-то незнакомое, какая-то яростная веселость, от которой я одновременно захотел немедленно что-то делать – и смутно встревожился. Я изо всех сил улыбнулся в ответ, потом пошел за Джеймсом на кухню за стаканом воды. Во рту у меня было невыносимо сухо.

Сцена 6

Лицо Ричарда преследовало меня до конца недели, но не оно одно. Появились афиши с Джеймсом – темно-синие, с лозунгом «Душа Рима». Были еще фотографии Александра; Рен и Мередит; а потом и мои, Колина и нашего Лепида, всех вместе – они появились в фойе КОФИЯ и в консерваторской газете. Кампус опять загудел, предвкушая грядущую премьеру.

На премьере в зале не было ни единого свободного места. О качестве постановок в Деллакере ходили легенды, и возможность увидеть будущего большого актера, художника или исполнителя-виртуоза до того, как слава сделает их недосягаемыми, привлекала не только студентов и преподавателей, чье присутствие было ожидаемо. Театр был забит местными почитателями Барда, студентами из соседних городов и обладателями сезонных абонементов. (Весной лучшие места бронировали для армии агентов, приглашенных из Нью-Йорка смотреть наши постановки.) Включившиеся прожектора осветили кучку волнующихся второкурсников, римских простолюдинов, у которых кружилась голова от того, что они впервые вышли на сцену Деллакера. Мы, более опытные и волновавшиеся вдвое меньше, дожидались в кулисах.

Пьеса набрала высоту, взяв первые два акта, и напряжение так возросло, что, казалось, весь зал задерживает дыхание. Убийство прошло быстро и жестоко, и, как только Джеймс велел заговорщикам разойтись, я, спотыкаясь, покинул сцену со звоном в ушах.

– Твою мать! – Я воткнулся в тяжелый черный занавес левой кулисы.

Кто-то поймал меня за плечи и вывел из-за полотнищ, пока второстепенные заговорщики пробегали мимо, возвращаясь в гримерку. В зале гремел горячий монолог Антония над телом Цезаря.

Колин:

Прости меня, кровоточащий прах,
Что с мясниками я держусь так кротко!
Останки благороднейшего мужа
Из тех, кто жил в течении времен.
Руке, пролившей эту кровь, проклятье!

Я нашаривал в темноте стену, закрыв одной рукой ухо. Все тот же кто-то развернул меня, чтобы я не рухнул ничком на тросы.

– Ты как? – прошептал Александр. – Что случилось?

– Он мне прямо по уху врезал!

– Когда? – голос Джеймса.

– Когда я ударил его ножом, он развернулся и шарахнул меня локтем!

Приступ боли, такой острый, что казался осязаемым, пробил мой череп, как железнодорожный костыль. Я присел на станину, согнулся вперед, к коленям. На шею мне легла теплая рука; я не знал чья.

– Это не по роли, – сказал Александр.

– Разумеется, ни хрена не по ней, – сказал Джеймс. – Оливер, дыши.

Я разжал челюсти и вдохнул. Рука Джеймса скользнула мне на плечо.

– Он опять пытался сломать тебе запястья? – спросил я.

– Ага.

Он взглянул на свет, пробивавшийся между нижними опорами декорации. Колин закончил монолог и говорил со слугой.

– Он что, нарочно эту срань творит? – спросил Александр. – Он мне чуть голову не снес, когда я его ударил ножом, но я думал, просто опять увлекся.

– Ты руки Джеймса видел?