Словно мы злодеи

Я сел в изножье кровати и стал наблюдать, как он осваивается. Казалось, ему здесь не место, но в этом не было ничего особо неприятного – вроде студента, который зашел не в ту аудиторию и обнаружил, что новый предмет по-настоящему интересен. В то же время я не мог не заметить, насколько он вымотан. Плечи у него были опущены, руки безжизненно висели по бокам. На свитере была целая карта беспорядочных заломов, словно Джеймс в нем спал. Он был небрит, и легкая тень щетины у него на подбородке с непривычки резала глаз.

– Идеально, – сказал он.

– Ну, чувствуй себя как дома. Но – не пойми меня неправильно, ты не представляешь, как я рад тебя видеть, – с чего ты вдруг тут оказался?

Он прислонился к краю моего стола.

– Нужно было свалить от моих, – сказал он. – Днем в одиночку валандался по дому, вечерами на цыпочках обходил родителей – просто не выдержал. В Деллакер вернуться я не мог, так что полетел в Чикаго, но там было так же плохо. Думал сесть на автобус до Бродуотера, но таких не было, так что я приехал сюда.

Он покачал головой.

– Прости, надо было позвонить.

– Не дури.

– Нас ваша дружба освежает[56].

– Не обижайся, но свежим ты не выглядишь, – сказал я ему. – Если честно, вид у тебя потрепанный.

– Ночь была длинная.

– Тогда давай ложиться. Поговорить можем утром.

Он кивнул, усталые глаза благодарно потеплели. Я смотрел на него, и мозг мой на мгновение отключился, остался только бессмысленный вопрос: смотрел ли он на меня так когда-нибудь?

– Где ты меня положишь? – спросил он.

– Что? А. Давай, спи тут, а я упаду на диван внизу.

– Я не собираюсь выгонять тебя из твоей собственной постели.

– Тебе поспать нужнее, чем мне.

– Нет, а почему нам просто… Мы же можем вместе, нет?

У меня снова погасли синапсы. Лицо у Джеймса было отчасти озадаченное, отчасти выжидающее и настолько мальчишеское, что в эту секунду он был похож на самого себя больше, чем в последние недели. Он переступил с ноги на ногу, перевел взгляд на окно, и я осознал, что он ждет ответа.

– Почему бы и нет, – сказал я.

Его губы слегка дернулись, обозначая улыбку.

– Не такие уж мы нежданные соседи по постели.

– Нет.

Я смотрел, как он, нагнувшись, развязывает шнурки, потом сам снял носки и стянул треники. Взглянул на часы на тумбочке. Третий час. Я нахмурился, высчитывая, сколько он провел в автобусе. Пять часов? Шесть?

– Ты с какой стороны любишь? – спросил Джеймс.

– Что?

– Кровати.

Он ткнул пальцем.

– А. Без разницы.

– Ладно.

Он повесил джинсы на спинку моего рабочего стула, потом снял свитер. Его предплечья по-прежнему пятнали зеленым тени синяков.

Я с опаской присел на ближний край кровати и понял, что неожиданно вспомнил то лето, что мы провели в Калифорнии – по очереди садились за руль старого BMW, который когда-то принадлежал отцу Джеймса, доехали вдоль побережья до какого-то серого, неясного в тумане пляжа, напились там белым вином, плавали голышом и уснули на песке.

– Помнишь ту ночь в Дель-Норте, – сказал я, – когда мы отрубились на пляже?..

– А когда проснулись утром, наша одежда пропала?

Он с такой готовностью это сказал, что, наверное, тоже об этом думал. Я едва не засмеялся, обернулся и увидел, что он откидывает одеяло и глаза у него блестят ярче прежнего.

– Я до сих пор гадаю, что случилось, – сказал я. – Думаешь, могло ее унести приливом?

– Скорее, у кого-то с чувством юмора очень легкий шаг, и этому кому-то понравилась мысль заставить нас шагать к машине голышом.

– Чудо, что нас не арестовали.

– В Калифорнии? Этого вряд ли достаточно.

Внезапно старая история – вода, серое утро, замечание Джеймса: «Этого вряд ли достаточно», – зазвучала так знакомо, оказалась так похожа на воспоминания не слишком давние, что мне стало не по себе. Джеймс отвел глаза, и я понял, что мы по-прежнему думаем об одном. Мы забрались в постель, поперекладывали подушки и притворились, что нам удобно в сконфуженной тишине. Я лежал на спине, и меня охватывало отчаяние от того, что пять-шесть дюймов между нами внезапно показались сотней миль. Мои жалкие опасения, пришедшие во время поминальной службы, подтвердились: смерть не мешала Ричарду нас мучить.

– Можно я выключу свет? – спросил Джеймс.

– Конечно, – ответил я, радуясь тому, что наши мысли больше не бредут в одном направлении.

Он потянулся к лампе, и с потолка обрушилась темнота. С ней пришла тихая, бесчувственная паника – я больше не видел Джеймса. Я подавил порыв пошарить по кровати, пока не найду его руку. И заговорил, просто чтобы услышать, как он ответит:

– Знаешь, о чем я все время думаю? Ну, когда думаю о Ричарде.

Ответил он очень не сразу, словно не хотел знать:

– О чем?

– О воробье из «Гамлета».

Я почувствовал, как он шевельнулся.

– Да, ты сказал: «Пусть его».

– Никогда не понимал этот монолог, – сказал я. – То есть я его понимаю, но не вижу в нем смысла. Так долго пытался выровнять счет и восстановить хоть какой-то порядок, и на́ тебе, Гамлет внезапно фаталист.

Матрас под Джеймсом снова качнулся. Наверное, он повернулся лицом ко мне, но было слишком темно.