Словно мы злодеи

Я снова лег, чтобы дочитать Жирара, но вскоре несколько слов, оказавшихся неприятным намеком, пробрались через умственный барьер, который я выстроил, чтобы не пускать Ричарда: «Мимесис конфликта означает большую сплоченность между теми, кто может сражаться против одного врага вместе и обещает друг другу это сделать. Ничто так не объединяет людей, как общий враг». На следующей странице меня заставило затормозить имя «Каска» – так внезапно, будто оно было моим собственным, и я захлопнул книгу. Так что, Ричард был нашим врагом? Это казалось чудовищным преувеличением, но как еще мы могли его назвать? Я перелистал страницы, упершись большим пальцем в обрез, удивляясь тому, как мало пришлось нас убеждать, чтобы мы согласились c «ничего», сказанным Александром. За несколько дней, прошедших с того мгновения, ужас мой остыл и заветрился, но я снова спрашивал себя, что заставило меня это сделать. Что-то, что легко оправдать, вроде страха или же мелкая месть, зависть, приспособленчество? Я потрогал края закладки. На обороте ее был стремительными красными чернилами накорябан номер. После поминальной службы в аэропорту я донес одну из сумок Мередит до зоны досмотра, и, когда передавал сумку ей (удостоверившись, что Джеймс и Александр нас не слышат), она предложила приехать, навестить ее в Нью-Йорке перед возвращением в школу. Ричарда больше не было. Что могло меня остановить?

Кожа зудела от вины, как от сыпи. Каждый раз, когда я задевал мыслями Ричарда, она вспыхивала, а когда у меня получалось заставить себя забыть его на час-другой, превращалась в глухое беспокойство. Хуже вины была неуверенность. «Я боюсь, – сказала мне Филиппа, – того, что будет дальше». Теперь, когда я лежал в прошлом, в своей комнате времен школы, будущее казалось как никогда смутным. Я думал обо всем этом в категориях драматической структуры, потому что иначе думать не умел. Смерть Ричарда выглядела не столько dénouement[54], сколько перипетией второго действия, каталитическим событием, которое привело всё в движение. Как сказала Рен, представление не кончилось. Неизвестный финал и приводил меня в ужас.

Я прижал основания ладоней к глазам. Усталость, просочившаяся в мои кости в Холлсуорт-Хаусе, так и осталась со мной, как слабость после того, как спадет сильный жар. Вскоре я уснул поверх одеяла, пробираясь сквозь сон, в котором я и остальные четверокурсники – только мы шестеро – стояли по бедра в туманном, утыканном деревьями болоте, повторяя хором, снова и снова: «Он утонул в ручье; только загляните туда, и вы его увидите»[55].

Где-то через час я, вздрогнув, проснулся. Полосы неба, видные сквозь жалюзи, непроглядно чернели, звезд не было. Я приподнялся на локтях, гадая, что меня разбудило. Глухой стук где-то внизу заставил меня выпрямиться, сесть и прислушаться. Не понимая, слышал ли я вообще что-то, я спустил ноги с кровати и открыл дверь. Пока я спускался в прихожую, глаза не сразу привыкли к полумраку, но опыт шныряния по дому в темноте у меня был огромный, так что споткнуться мне не грозило. Я добрался до подножья лестницы и остановился, навострив уши, держась одной рукой за перила. На веранде что-то шевельнулось, слишком большое для соседской кошки или енота. Новый удар. Кто-то стучал в дверь.

Я прокрался к двери и осторожно выглянул сквозь боковое стекло. И ошарашенно завозился с замком.

– Джеймс!

Он стоял на веранде с дорожной сумкой у ног, его дыхание белым потоком струилось в ледяном ночном воздухе.

– Я не знал, вдруг ты спишь, – сказал он, словно просто опоздал на назначенную встречу, а не появился нежданно-негаданно.

– Что ты тут делаешь? – спросил я, сонно глядя на него и не понимая, наяву это или во сне.

– Прости, – сказал он. – Надо было позвонить.

– Нет, все в порядке – заходи, холодно же.

Я махнул ему, и он быстро вошел в дом, взяв сумку. Я закрыл за ним дверь и снова ее запер.

– Все спят? – спросил он, понизив голос до шепота.

– Да. Поднимайся, поговорим у меня в комнате.

Он пошел за мной по лестнице и по коридору, разглядывая картины на стенах, всякие мелочи на столиках. Он у меня раньше не бывал, и я стеснялся, мне было неловко от всего этого. Я болезненно ясно осознавал, что нам не хватает книг.

В моей комнате нехватка была не такой явной – за годы я отгородился от всего остального дома (остального района, остального Огайо) слоями бумаги, чернил и поэзии, как белка, выстилающая гнездо. Джеймс вошел за мной и остановился, с явным любопытством осматриваясь, пока я закрывал дверь. Комната впервые показалась мне маленькой.

– Давай я ее возьму. – Я потянулся за его сумкой и поставил ее в узкий проход между кроватью и стеной.

– Мне у тебя нравится, – сказал Джеймс. – Обжитой вид.

Комната Джеймса в Калифорнии выглядела взятой целиком из интерьерного журнала для зажиточных библиотекарей.

– Не бог весть что.