Словно мы злодеи

Комната Мередит оказалась меньше, чем я ожидал, но из-за высокого наклонного потолка ощущения тесноты в ней не возникало. По сравнению с ее комнатой в Замке тут царил зверский порядок, одежда была рассована по шкафам и ящикам, книги аккуратно расставлены на полках по темам. В первую очередь в глаза мне бросился туалетный столик. Он был завален черными ворсистыми щетками, гладкими патрончиками помады и туши, а за раму зеркала было заткнуто столько фотографий, что использовать его по назначению едва ли было возможно. В верхнем углу торчала одна детская фотография ее с братьями (они и детьми были очень привлекательны, с этими темно-рыжими волосами и зелеными глазами, сидели втроем рядком, как матрешки, на бампере черного «мерседеса»), но на всех остальных были мы. Рен и Ричард, с черно-белым гримом на лицах, занятие по пантомиме на втором курсе. Александр на галерее, делает вид, что курит одну на двоих с Гомером. Мередит и Филиппа в открытых шортах и верхе от бикини, распростертые в мелкой воде у северного берега озера, будто упали с неба и приводнились. Джеймс, улыбающийся, но не в камеру, поднял одну руку, чтобы стеснительно оттолкнуть объектив, второй обнимает меня за шею. Я, не замечая, что меня фотографируют издали, смеюсь, в волосах застрял яркий осенний лист.

Я стоял и смотрел на печальный коллаж, сделанный Мередит, пока у меня в горле не начал сгущаться ком. Оглянувшись через плечо на нетронутое безличие остальной комнаты – гладкое ровное покрывало на кровати, голый дощатый пол, – я вдруг наконец осознал, насколько она одинока. Я не сумел (как всегда) найти слова, чтобы сказать об этом запоздалом понимании, поэтому промолчал.

Три дня мы с Мередит просто ленились – читали, болтали, не прикасаясь друг к другу, – а Калеб приходил и уходил, мое присутствие его не волновало, он редко бывал трезв, вечно говорил с кем-то по телефону. Как и сестра, он был так хорош собой, что это казалось почти несправедливым; их общие черты странным (хотя и не неприятным) образом у него выглядели нежными и женственными. Улыбался он быстрой улыбкой, но взгляд оставался безучастным, словно его мозг все время занимало что-то важное, далекое. Он пообещал – хотя нам было все равно – устроить сногсшибательную вечеринку в честь Нового года. Калеб, несмотря на все свои недостатки, был человеком слова.

К половине десятого 31 декабря квартира заполнилась народом в роскошных нарядах. Я не был знаком ни с кем, Мередит знала лишь несколько человек, Калеб – в лучшем случае четверть. К одиннадцати все напились, включая меня и Мередит, но, когда с кухонной столешницы начали нюхать кокаин, мы незаметно выскользнули, прихватив две бутылки Лоран-Перье.

На Таймс-сквер, как и в квартире, было полно народу, и Мередит ухватила меня под руку, чтобы ее не унесло толпой по тротуару. Мы хохотали, спотыкались и пили розовое шампанское из горла, пока его не конфисковал раздраженный полицейский. Снег падал нам на головы и плечи, как конфетти, запутывался в ресницах Мередит. Она сверкала в ночи, как драгоценный камень, – ярко и безупречно. Я так и сказал ей по пьяни, и в полночь мы поцеловались на углу на Манхэттене, одна из миллиона целующихся одновременно пар.

Мы бродили по городу, пока шампанское не выветрилось, а мы не начали замерзать, потом неуклюже потащились обратно в квартиру. Там было темно и тихо, последние гости улеглись в гостиной, то ли спали, то ли слишком упоролись и уже не могли двигаться. Мы прокрались в комнату Мередит, слой за слоем сняли все мокрое и сжались под одеялом на ее кровати. Поиски тепла медленно, но предсказуемо перешли в новые поцелуи, потом в постепенное раздевание, осторожные касания, а потом в конце концов в секс. После всего я ждал, что придет чувство вины, потребность просить у призрака Ричарда прощения. Но в кои-то веки, когда я думал, что открою глаза и увижу, как он стоит надо мной, он отказался показываться. Вместо этого тень на стене, которую я увидел, необъяснимо оказалась тенью Джеймса – которому нечего было делать в этой комнате и в моих мыслях в то мгновение. Меня обдало изнутри злостью, но прежде, чем она дошла до головы, Мередит пошевелилась, придвинулась ближе и разрушила иллюзию. Я выдохнул, с облегчением подумав, что она пробудила меня от какого-то беспокойного полусна. Кончиками пальцев я провел по верхушке ее плеча, по гладкому прогибу талии, меня успокаивали ее мягкость и женственность. Ее голова лежала у меня на груди, и я задумался, ощущает ли она преходящее спокойствие моей неустойчивой тревожной души.

Следующие три дня прошли примерно одинаково. К вечеру мы напивались так, что еще немного – и было бы слишком, терпели Калеба, потом вместе падали в постель. Днем мы гуляли по Нью-Йорку, тратили время и деньги Дарденнов в книжных магазинах, театрах и кафе, говорили о жизни после Деллакера, наконец-то осознав, что до нее осталось всего несколько месяцев. Наши головы занимало множество других мыслей.