Слово

— Только не надо агитации, — сказал Иван. — Страсть не люблю такой прямолинейной агитации… И вообще, я подозреваю, что не ты мужа бросила, а он от тебя сбежал. Не вынес — и сбежал.

— Но ты же Ваня. Бурундук — птичка.

Иван попил воды, сел на постели:

— Баба! Подай сапоги!

Анна кинулась к порогу, принесла сапоги, помогла обуться.

— Ванечка, стелиться перед тобой буду, ноги мыть и воду пить. Только иди разгружать баржу!

— Ох и врешь! — сказал Иван.

— Там по пятьдесят рублей в день можно заработать, — не слушая, ворковала Анна. — Два дня мешки потаскать, и нам на билеты хватит. А расчет сразу дают. День отработал — деньги получил.

— Да-а, — Иван подошел к умывальнику и стал мочить голову. — Я Пимену сказал, что ты в академии работаешь, а я при тебе.

— Так оно и есть… Могла бы и поторговаться с Пименом, может, и уступил бы сотню рублей.

— В погребе не торгуются, Иван, — сказала Анна. — А потом, за эти книги я бы сама пошла разгружать баржи, лес бы валить пошла…

Работа на пристани шла день и ночь. Мужики, собранные с бору по сосенке из местных организаций, случайные проезжие, отпускники, приехавшие погостить к родне, пятнадцатисуточники и даже один журналист, оказавшийся в Еганове по долгу службы, выстроившись в длинные вереницы, шагали по трапам в трюмы и поднимались оттуда с белыми семидесятикилограммовыми мешками. Различить кого-либо в этой нескончаемой круговерти было невозможно: все были одинаково белые от муки и двигались одинаково механически — вверх, вниз, вверх, вниз… Если в вереницу попадал новичок, то круга три или четыре его можно было еще отличить среди прочих, но потом и он перекрашивался, втягивался и выполнял неписаный закон грузчиков — давать дорогу идущему с грузом. Узнать можно было только журналиста, который изредка и одиноко ворчал:

— Удивительный мир! В космос летаем, а хлеб все еще носим на плечах! — Или, наоборот, говорил возвышенно и красиво: — А может быть, в этом есть великий смысл, что хлеб мы носим на руках, а? Может, и нужно ощутить его тяжесть, чтобы он был легок потом и желанен? И чтобы помнил всегда человек, что булки не на деревьях растут! Не потопаешь — не полопаешь!

Только учетчица, сидящая на пристани возле штабелей, однажды услышав фамилию грузчика, безошибочно узнавала его потом и ставила палочку в белой от муки тетради.

Иван успокаивался тем, что жизнь, транспорт и природа сделали для грузчика великое благо: с мешком на плечах спускаться по трапу, а не наоборот. Положил мешок и только двигай ногами. Он так долго думал над этим и так радовался, что поделился своими соображениями с журналистом.

— Никакого чуда нет, — трезво сказал журналист. — А если нас заставят загружать баржу?.. Ты, парень, маленько отупел. Получай расчет и иди отдыхать.

Иван так и сделал. Получил пятьдесят три рубля и, не отряхиваясь от муки, побрел в гостиницу. Было утро. С севера, из гнилого угла, как здесь считалось, волокло рваные тучи, ветер обдувал разгоряченное Иваново лицо, но не мог освежить его.

Анна сидела за столом и что-то писала.

— Работничек ты мой! — сказала она ласково. — Спаситель ты наш, устал, поди, притомился.

— Нет, — глухо сказал Иван. — Я свеж, бодр и румян, как булка из печи.

Анна подвела его к умывальнику, налила горячей воды.

— Ничего, Ванечка, кончились твои муки вместе с мукой, — проговорила она. — Денег хватит.

— Так всего пятьдесят три рубля, на один билет?

— Мойся и собирайся, ты поедешь один. — Анна наклонила его голову над тазом, взяла ковш. — Я тебе полью…

— А ты? — Он выпрямился.

— Я, Ваня, остаюсь. Вернее, возвращаюсь назад, в Макариху. Ты повезешь книги. — Она снова нагнула его голову и вылила ковш воды. — Мойся, сохни и ешь. Я иду за билетом. Пароход сегодня…

Уехать Ивану с книгами спокойно не дали… Когда они с Анной уже сидели на пристани, вдруг появился Власов. Был он в новом костюме, штиблетах и рубахе с отложным воротничком, однако выглядел не празднично.

— Вы это… — начал он, озираясь. — Вы Леонтию-то не говорите, что я книги продал. Он мужик серьезный, убить может… Я ему скажу, что обокрали меня. Скажу, пришел — все разворочено, погреб открытый… Скажу, вместе с бочками украли. И бочки пожалею… А то он если не сам, так мужиков с чемоданами подговорит… Иван, ты как?

— Ладно, — сказал Иван. — Как моя баба скажет…

— Мы не скажем, — заверила Анна. — А ты про нас ни слова никому, понял? Мы у тебя не были.

— Ну, это железно! Я что, враг себе? — забожился Пимен. — Иван, ты попроси у бабы тройку. Я сбегаю — посошок разопьем, а?

— Хватит! — отрезала Анна. — В другой раз, Пимен Аверьяныч.

— Строга-а, — протянул Власов. — Ты, Иван, держись за нее, с такой бабой, как сыр в масле…

— Пусть она за меня держится, — сказал Иван. — Я и так как сыр в масле…

Когда он ушел, Анна вдруг засмеялась:

— Нам ведь Леонтия благодарить надо! Мы ему по гроб обязаны!

— Чем же? — проворчал Иван, сидящий в полусне-полуяви. Ему, чуть закроешь глаза, виделся бесконечный трап и чудился груз на спине, давящий к земле.