Слово

— Мне нельзя, Лука, — мягко остановил его странник. — У меня другая забота, на другие дела я благословлен свыше! Помогу вас в стадо собрать и дальше пойду по земле. А ты, — он коснулся вериги мученика, — наставником в Макарихе станешь. Возьмешь общину, укрепишь в вере людей и поведешь за собой!

— Не могу я! Не могу-у! — заорал Лука, трепетно осеняя себя крестом. — Я, как есть, грешник великий! Гореть мне в геенне огненной!

— Успокойся, брат мой, — Леонтий возложил руку на голову верижника. — Уйми страсть свою… Отныне ты — святой, и все грехи твои — заслуги перед Богом, ибо ты душою их поднял и искренне раскаялся. Епитимью я снимаю, а вериги сам снимешь, перед народом.

— Сам накладывал, сам обет давал — самому и снимать, — неожиданно дерзко ответил Лука и встал. — Истинно хочу грехи свои замолить, а душою не токо грех понять, но и Бога… Голос хочу его услышать, — он воздел руки к небу, — какой раньше слыхал.

— Будет на то воля Господня — услышишь, — строго сказал странник. — Отныне меня слушайся, аки старой церкви отца святого… Быть тебе наставником в Макарихе. А когда станешь — новые скиты образуешь, тех, кто слаб духом и верой, — в пустыню отправишь. Для тех, кто в Макарихе останется, моленную откроешь. Там полы надо oтремонтировать, окна, побелить… А то стоит заколоченная…

— Леонтий, праведник, да кого же я в Макарихе-то соберу? — взмолился верижник. — Молодые от икон шарахаются, стариков по пальцам перечтешь…

— А ты по другим деревням, всех братьев обойди, потолкуй, как наставник, — сказал Леонтий. — Народ-то нажился в мирском, нахлебался безбожием по горло. Так что потянется за тобой, пойдет.

— Пойдет ли? — усомнился Лука и задумался. — Не рано ли в наставники меня?

— Пойдет! — отрезал странник. — Откроешь моленную — косяком пойдет. Всех макаринских обойди да книги собери для общины. У Марьи Белоглазовой все забери, у ней из старой моленной книги-то! Кирилла ее умер — себе прибрала… А саму в скит уговори, пускай ступает, страдалица… Вот, возьми первую, — Леонтий вынул Четъи-Минеи и подал Луке. — Смело берись, а я тебе помогу. Все в округе знают про твой обет, святым считают… И чтоб иконы в моленную принесли. Разлучил вас антихрист, растрепал по ветру, ровно песок, так с Божьей помощью я соберу вас.

— Откуда ты, странник? — Лука опустился перед Леонтием, зашептал. — Всяко говорят… Откуда, скажи! Молчать буду — могила…

— Не велено говорить мне, откуда я, — сдержанно проронил Леонтий. — Но тебе скажу, раз ты святой… Из Иерусалима я, от Гроба Господня иду.

— Прямо оттуда?! — изумился Лука.

— Оттуда…

Лука поморгал, потер веки.

— Вот за тобой бы пошли, — сказал он мечтательно. — А за мной кто пойдет? Смеяться будут…

— Ты должен чудо свершить, — сказал Леонтий. — На глазах у братьев и сестер.

— Чудо? Какое чудо? — Лука махнул рукой. — Чем нынешний народ удивишь? Вот если б я прозрел на второй глаз…

— Ты глаз Богу отдал, — строго сказал странник. — Другое чудо сотворишь.

— Не получится у меня! — взмолился Лука. — Не толкай меня на смех, праведник!

— Успокойся, брат мой, — проговорил Леонтий. — Святой ты, а оттого и чудеса можешь творить. Только сам того не ведаешь.

Он снова возложил руку на голову верижника. Единственный глаз того сверкнул горячо и с надеждой…

Никита Страстный

Не то чтобы забыл Гудошников страшную зиму в Северьяновой обители и не то чтобы часто вспоминал ее, охваченный новыми заботами и скитаниями, просто не кончалась жизнь и день сегодняшний жег сердце чуть сильнее, чем вчерашний, прожитый.

А события тысяча девятьсот двадцать второго года откликнулись эхом неожиданным, как выстрел в спину.

Спустя четырнадцать лет Никите Евсеевичу припомнилось все, даже мелочи, о которых он и не думал, и не вспоминал никогда.

Гудошников добивался разрешения работать в монастырях Афона. Ему удалось получить аудиенцию у наркома иностранных дел, однако разговор с ним лишь разочаровал Никиту Евсеевича. В Греции уже была свергнута республика, восстановлен монарх и, как сообщил нарком, сейчас готовился военно-фашистский переворот. Он вскоре и грянул…

То, что на Грецию пала коричневая тень, лишь подстегнуло Никиту Евсеевича. Оставался еще один ход, еще одна лазейка, через которую можно было проникнуть в монастыри Афона, — через московское духовенство. После долгих хождений по мукам Гудошников сумел встретиться с патриархом всея Руси. Но и от него ничего утешительного не услышал. Чтобы попасть в Пантелеймонов монастырь, «остров» русской православной церкви в Греции, на Афоне, следовало постричься в монахи, и лишь после этого патриарх взялся бы за переговоры с греческими властями и духовенством о направлении инока в русскую обитель.