Слово

– Да не мусье я, – буркнул Кузьма. – Ладно, пошли со мной, раз своих французов встречать не хочешь.

Так и не выпуская его руки, гувернантка засеменила с ним рядом, заглядывая в глаза и поправляя шляпку. И то была единственная пара в этот день во всей Москве, прошедшая под ручку по её улицам. А в это время «непобедимый» Наполеон все еще стоял со своей свитой на Поклонной горе и ждал ключи от Москвы.

Нести ключи ему было некому. Да и не принято было на Руси носить захватчикам ключи от городов…

За время отсутствия Кузьмы в доме ничего не случилось. Он провёл француженку черным ходом и забаррикадировал дверь. Таская мебель, он между делом все подкручивал и покручивал усы: по дороге он как следует разглядел мадам (или мадемуазель-кто ее знает, годами-то к тридцати, видно) – барыня, да и только! Глазки черные, ротик красный, щеки то бледные, то пылают, вот только худа больно, в чем душа держится. Кузьма любил женщин полных, в теле, наподобие господской кухарки, но от той вечно жареным пахнет и дымком отдает. И дух этот ни днем, ни ночью не выветривается. А от гувернантки, как от барыни, – духами, аж голова кругом вдет.

Между тем француженка отошла, оправилась от страха и начала с интересом прогуливаться по графскому дому, протяжно вздыхая при виде картин на стенах и всяких статуэток, коих в доме было много. Кузьма не запрещал ей ходить, наоборот, зазывал в другие комнаты, увидев ее интерес. Он даже стал помаленьку забывать о французах и о том, зачем его здесь оставили. Когда они добрались до графского кабинета, гувернантка ахнула и устремилась к книжным шкафам.

– О, какое богатство! – воскликнула она по-своему. – Какие удивительные книги!

– А как же! – с гордостью сказал Кузьма, словно все, что находилось в кабинете, принадлежало ему. – У нас тут много чего есть!

Она ничуть не удивилась, что Кузьма понял ее, видно, все еще считала его за барина. Ну, если не за барина, так за просвещенного человека. Кузьма же едва умел читать и писать, и то выучился этому уже на службе у графа Алексея Ивановича, от дворецкого Николы, когда тот еще служил у его сиятельства.

– Боже! Я никогда не видела такой библиотеки! – восклицала француженка, рассматривая книги. – Мсье! И все это ваше?

– А чье же еще? – бросил Кузьма. – Мое, конечно…

Он вспомнил наставления Николы: у бар положено мужчинам ухаживать за женщинами, а не наоборот, как у всех людей, и поэтому Кузьма сбегал в винный подвальчик, принес бутылку вина, положил в вазу яблок и выставил все на графский письменный стол.

– Прошу, мадемуазель, извольте вина откушать! – пригласил он. – Хорошее вино, старое… Только этот дурень Ерема почти все бутылки перебил.

Не выпуская из рук книгу, гувернантка взяла бокал с вином, отпила глоток и вдруг затрещала, как сорока, на чистом французском. Кузьма быстрого говора не понимал, не успевал схватывать, к тому же в речи ее было много незнакомых слов. Она спохватилась.

– Кто ваш господин? – спросила она по-русски. – Где он служит? Откуда у него такие книги?

Кузьма смутился: это она на улице приняла его за барина, а тут, видно, разглядела…

– Сиятельный граф они, Алексей Иванович, – сказал он. – Обер-прокурор, по фамилии Мусины-Пушкины будут.

– О! – воскликнула француженка, и в глазах ее промелькнуло торжество. – Я нахожусь в доме знаменитого историка!

Кузьма немедленно приревновал ее к графу: конечно, где ему тянуться, хромому, хоть и суворовскому солдату, за обер-прокурором? Ишь, как глазами засияла…

– А ты-то каких господ будешь? г – спросил он. – Что же они тебя бросили одну?

Она назвала фамилию, для Кузьмы ничего не говорящую. Кузьма махнул рукой.

– А к нам всякие высокие особы ходят. Карамзин, например, чуть не каждый день бывал.

– Да, мсье, я знаю! Карамзин тоже известный в России человек… Но почему граф не взял с собой эти книги? – лицо ее было удивленным и растерянным. – Почему он не увез их из Москвы?

– Видно, некуда было взять, – рассудил Кузьма. – Итак все телеги нагружены были и в карете добро лежало – не повернуться. Потому меня и оставил здесь-стеречь.

– О, мсье! Вы не понимаете цену… Это очень дорогие книги, – мешая два языка, тараторила француженка. – Они дороже… добра, платья… Это поэзия…

– Я не знаю, почему они не взяли, – уклончиво ответил Кузьма, чтобы не спорить. – Я стеречь приставлен. Я из суворовских солдат буду, окромя войны, ничего не видал…

Сказав это, он сразу вспомнил свою обязанность и метнулся к окну – пусто на Разгуляе…

– Что-то вашего Наполеона не видать, – сказал он, возвращаясь к столу, – плохо мы ему бока в Италии наг мяли, до России, до Москвы дошел.

– Наполеон в Москве? – напугалась она. – Наполеон пришел?

– Да нет, еще не пришел… Плохо, говорю, бока ему намяли. – Кузьма сел в кресло графа, распахнув халат. – Да с кем мять-то было? Считай, один Суворов и мял.

– Мсье, вы не оставляйте меня! – в ее голосе послышался тот же страх, что был на пустынной московской улице. – Не прогоняйте, мсье! Я вам буду служить!