Слово

– Там солдат-стариков не больше роты! – разгорячился командир, – т – Что, сладить не можешь?

– У них в руках пулеметы, а не батожки! – отпарировал Глотов. – Я тут через час батальон положу! Мне артиллерия нужна, товарищ майор!

– Тьфу т-ты… – рассердился комполка. – Глотов! Ты понимаешь, что в замке будет штаб дивизии? Он уже снялся, едет к тебе!

– Я все понимаю, товарищ майор! Но без орудий замка не взять! Вы слышите, что у нас творится?

– Да слышу, – бросил майор. – Хорошо! Будут тебе орудия. Да пошевеливайся там!

Начало смеркаться, и бойцы все глубже зарывались в землю. Стрельба из окон и бойниц замка не прекращалась. Она лишь временами редела, когда бил один пулемет, но затем снова усиливалась. Несколько раз, будто на полигоне, лупили немцы фаустпатронами по сожженному танку, редко и неприцельно грохали пушки.

– Они что, – смеялись бойцы, – соревнуются, кто больше патронов пожжет?

– Не похоже, чтобы старики, – слышал Глотов разговоры бойцов. – Скорее всего СС, напились шнапсу и поливают…

Комбат мысленно соглашался. Ярость, с которой стреляли из замка, по сути, уже окруженного, могла быть только у людей, не надеющихся на милость победителя. Глотову приходилось сталкиваться с подразделениями, состоящими из стариков. Жертвы тотальной войны, люди, пожившие на белом свете, они понимали, что Гитлеру приходит конец, и сопротивлялись без остервенения, из-под палки, при удобном случае норовя сдаться в плен. За три года войны комбат научился без разведки определять, чем дышит противник.

Прячась за деревьями, Глотов прибежал во вторую роту и, скатившись в окоп, вызвал ее командира.

– Через десять минут снимешь свою роту и зайдешь к замку от реки, – приказал он, доставая карту. – И сразу готовь атаку. Вот-вот подойдут орудия.

Он взял у бойца плащ-палатку, накрылся ею, включил фонарь. В это время наверху послышался шорох и тяжелое дыхание.

– Товарищ капитан! – доложил связной. – Танкист с нейтралки приполз, обгорелый!

– Отправьте в санроту! – распорядился Глотов.

– Уже отправили, – .сказал боец. – Только с ним вместе перебежчик явился, из замка. Куда его?

– Кто такой? – спросил Глотов. – Фамилия, звание…

– А, старик, но офицер. И по-нашему умеет!

– Давай его сюда! – приказал Глотов рассмеялся. – Во времена пошли, «языки» сами приходят!.. Под Москвой, небось, не ходили! А у себя дома – пожалуйста.

Минут через пять в окоп спустили немца в мешковатой форме без погон и ремня. Глотов осветил его фонариком – из-под каски торчат совершенно белые, слипшиеся волосы; седая недельная щетина на впалых щеках. Дышит тяжело, с хрипом, однако спокоен и даже медлителен. Из-за тесноты окопа, в котором можно было только сидеть, немец оказался совсем рядом, и комбат ощутил его кислый солдатский дух.

– Кто такой? – спросил Глотов. – Фамилия, звание, должность?

Перебежчик сглотнул сухим горлом, снял каску.

– Отто Фрас, командир взвода, учитель гимназии, – отрекомендовался немец с сильным акцентом.

– Кто же все-таки – учитель гимназии или командир взвода? – переспросил Глотов.

– Учитель гимназии, – сказал немец. – Тотальная война, фолькштурм… Не стреляйте!

– Да кто в тебя стрелять будет? – отмахнулся Глотов. – Нужен ты… Кто обороняет замок? СС?

– Нет СС, нет СС! – вдруг возбужденно заговорил перебежчик. – Не стреляйте! Замок артиллерия стрельять нельзя! Снаряд – нельзя! Бомба – нельзя!

– Эк, какие вы! Нельзя! – возмутился комбат. – Я что, калачом вас оттуда выманивать буду? Сдавайтесь, стрелять не будем.

– Я говориль, я… я приказываль… – немец окончательно разволновался и стал забывать русский язык. – Меня не слушаль…

– Что-то я не пойму, – Глотов прислушался к пулеметному треску. – Ты зачем пришел? Сдаться в плен? Или на переговоры?

– Плен, плен, – закивал перебежчик. – Переговор…

– Так в плен или на переговоры? – злясь, спросил комбат.

– Я пришель предупредить: стрельять нельзя, – опять заладил немец. – Бомба – нельзя…

– Тьфу ты! – рассердился комбат. – Во бестолочь!.. – На войне, господин учитель-командир, стреляют! Войну не мы начали – вы! А теперь хотите жить – прекратите стрельбу и сдавайтесь. Нет – свое получите. Сейчас подойдет батарея, и через полчаса мы будем в замке.

– Батарея – нельзя! – немец замахал руками. – Взрыв, огонь!.. Я дать ценный сведений! Замок – дети, много детей! Они не слушаль…

– Что за дети?

– Мальчик, киндер – Гитлерюгенд! Стрелять нельзя!

– Вот оно что! – Глотов крутанул ручку полевого телефона. – То-то, гляжу, палят, гаденыши!..

– В замке ценность, дети – не понимать, – забормотал перебежчик. – Огонь; взрыв!.. Я приказываль! Нихт шиссен!..

Похоже, немец окончательно забыл русский язык и теперь сыпал по-своему, размахивая руками. Глотов связался со штабом полка, намереваясь доложить о перебежчике, и, ожидая, когда командир подойдет к телефону, грустно слушал немца. Тот, как заведенный, повторял по-русски одни и те же слова – «не стреляйте», «дети», «ценные сведения» – и с мольбой глядел на комбата.

– Товарищ капитан! Батарея прибыла! – доложил связной. – Орудия разворачивают.