Слово

– Некогда мне, – пожаловалась Вера Георгиевна. – Мне скорее надо… Машина-то не каждая еще и остановится, а мне тут недалеко, прямо пройти да направо повернуть…

Она без отдыха прошла прямо и прежде, чем повернуть, остановилась – навстречу со всех ног бежала внучка Надя с гроздью шаров в руке.

– Баба! Бабушка! Мне шесть шаров дали! И четыре свистульки! Я тебя ищу везде, а тебя нет!

– Ну-ка, помогай, – строго сказала Вера Георгиевна. – Давай вместе понесем.

– А что это, бабушка?

– Я тебе потом все-все расскажу и покажу, – пообещала она. – Берись, понесем!

– Так у меня шары, – растерялась Надя. – Куда я шары дену?

– Выпусти воздух и спрячь, – посоветовала Вера Георгиевна. – Потом снова надуем.

Внучка развязала нитки, выпустила воздух и положила шары в карман. Помощи от Нади особенной не было, но хоть теперь в стороны не заносило. Они дотащили узел, подняли его по ступеням, и только тут Вера Георгиевна развязала шаль.

– Бумага, – сказала разочарованно внучка. – Баб, зачем ты принесла бумагу?.. – И вдруг:

– А! Я догадалась! Мы понесем, сдадим ее!

– Нет, не сдадим, – открывая платяной шкаф, возразила Вера Георгиевна. – И шаров не получим. Это не бумага, это – книги, понимаешь? Старинные!

Надя училась в первом классе и, видимо, еще ничего не понимала, кроме азбуки в букваре. К ее сознанию следовало пробиваться не сразу, чтобы не сбить с толку и не ввести в заблуждение…

На ту же расстеленную шаль Вера Георгиевна стала выбрасывать одежду: свое зимнее пальто, хоть и ношеное, но еще хорошее; пальто умершего мужа, хранимое уже двадцать лет, – эти вещи килограммов на семь потянут. Туда же бросила несколько платьев, в которых когда-то ходила на работу в школу, а теперь носила редко; затем, открыв комод, вывернула из его недр стопу простынь и пододеяльников – вот тебе еще четыре кило! Потом нашла бархатную скатерть, отрез ситца на платье, несколько полотенец, две ночные рубашки, три платка и еще кое-какую мелочь, что оставалась в квартире и без которой можно было прожить.

Внучка смотрела на бабушку широко открытыми глазами и монотонно, с полустрахом, с полуудивлением спрашивала:

– Баба, ты что? Что ты делаешь, баба?..

– Пойдем, Надя, – сказала Вера Георгиевна, завязывая узел. – Нам с тобой торопиться надо.

– Куда? – чуть не плача спросила внучка.

– Я тебе все-все объясню, – пообещала Вера Георгиевна. – Только не сейчас. Вот выкупим книги – тогда…

Они принесли тюк с тряпьем, когда в приемном пункте посетителей уже не было. Мужчина, тот, что постарше, в одиночку прессовал бумагу, а другой сидел на куче макулатуры и что-то перелистывал. Они изредка зло переругивались.

– Принес? – обрадовался старьевщик. – Клади на весы, вешать будем!

Весу оказалось немного больше пятнадцати килограммов. Приемщик уже доверял ей всецело и даже узел развязывать не стал и скидки не сделал. Он вытащил из-под прилавка старый крапивный куль, сложил в него книги и на всякий случай взгромоздил на весы.

– Вес на вес, – сказал он. – Никакой обман нет… Плохой работа, от начальства благодарность нет, одна ругань. То принял сырой, то недостача, то бумага плохой, грязь. А все спрашивают – утиль дай! Тряпка дай, бумага дай!

– Книги-то не надо бы в утиль, – вставила Вера Георгиевна. – Ты бы, миленький, сказал начальству своему.

– Как сказал? – не понял старьевщик. – Книга куда девать? Бросать, что ли? Жалко бросать – добро.

– Их бы, как людей, хоронить, – пожелала Вера Георгиевна. – Да с почестями. Как отживут свое – и похоронить, памятник поставить.

– Как – хоронить? – опять не понял приемщик. – Земля копать? Добро нельзя земля копать, добро людям отдавать надо. А люди говорят – Ахмедыч плохой…

Вера Георгиевна случайно заметила, как мужчина, что до сих пор казался ей знакомым, вдруг огляделся по сторонам и воровато сунул за пазуху синенькую школьную тетрадь.

– Один радость всю жизнь – шар-свисток детям давать, – продолжал старьевщик. – Шар-свисток дети любят! Тебе на лишний вес шар-свисток дать или книга-бумага возьмешь?

– Книгу, – сказала Вера Георгиевна. – Я там отложила… почти целая, только без обложки…

Старьевщик отдал книгу – Толстой, «Война и мир», – покряхтел, поохал.

– Утиль – работа плохой… Я книга всегда даю. Приходят, шарятся – даю, вес на вес, а все Ахмедыч плохой. Я сам книга не понимаю, я утиль понимаю. А кто в городе еще утиль понимает?

Вера Георгиевна подняла мешок с выкупленными книгами и ступила через порог. Внучка поддерживала ношу сзади, упершись ручонками в куль, но вес его, казалось, увеличивался с каждым шагом.

«Только б донести, – думала Вера Георгиевна, все ниже склоняясь к земле. – Только бы не упасть где… Наденьке-то ведь еще рассказать надо все, втолковать…»

СКИТСКОЕ ПОКАЯНИЕ. 1961 ГОД

Освобожденный от вериг и враз полегчавший, Лука Давыдыч прибежал в свою келью, рухнул перед иконами, протянул распухшую руку:

– За что караешь, Господи? За что позволил гаду ползучему за руку меня укусить?

– А говорил тебе – не суй руку, тяпнет, – услышал Лука. – Так ты не послушал.