Слово атамана Арапова

Охотники затаились и ждали сигнала для начала охоты, которым должен был послужить выстрел Тимохи. Молодой кулугур целился тщательно. Он хотел начать охоту метким выстрелом по огромному гусаку, который медленно плавал рядом в камышах и внимательно поглядывал по сторонам. Видимо, он охранял резвящихся на воде гусынь и их подросшее потомство. Убив гусака, Тимоха должен был быстро перезарядить ружье и палить уже по поднявшимся в небо птицам. Зрелище обещало быть впечатляющим, а потому…

– Цыц! А ну ложися.

Тимоха недоуменно посмотрел на изменившееся лицо казака, глаза которого излучали дьявольские огоньки. Опустив ружье, он послушно присел, после чего тронул смотрящего в сторону озера Никифора и полушепотом спросил:

– Случилось што, а?

– Покудова нет, но может…

Казак вытянул руку, и Тимоха увидел всадников, скачущих во весь опор по другой стороне озера.

– Хто энто? – Голос молодого кулугура от волнения резко осип, но Никифор вопрос расслышал:

– Кыргызы, вот хто. Токо вот не уразумею никак, пошто энто оне раньше срока на охоту пожаловали.

– Думаш, оне птицу промышлять скачут?

– А для че ш ешо. Об том, што мы здеся, им неведомо! А вот охота… Знать, к походу готовятся и запас мяса гондобят!

– Што же дееть? – засуетился Тимоха, испуганно вращая головой. – Посекут оне нас нынче, ей-богу, посекут.

– А ну цыц, стрыган![15] Ежели скулить не пересташ, враз хребет перешибу.

– Што дееть? Дееть-то што?

Тимоха словно не слышал грозного предупреждения казака, так как очень испугался. Он был на грани срыва и мог в любой момент выбежать из укрытия и выдать свое местонахождение кочевникам. Что последовало бы за этим, гадать не приходилось. Кочевников раза в два больше, чем кулугуров. Разумнее всего было бы отсидеться в укрытии до того момента, когда степняки ускачут восвояси. Но надежда на то было ничтожно мала: киргизы явно прибыли для охоты и быстро берегов озера не покинут.

Скакавший впереди воин резко взбодрил своего коня. Тот мгновенно вошел в галоп, и тогда воин высвободил ноги из стремян, взял в зубы камчу и, как только его сивый тряхнул гривой, вытянулся, схватился за седло обеими руками и легко вымахнул из него.

Но конь испугался прыжка и шарахнулся в сторону. Всадник буквально повис в воздухе, ноги ударились оземь, но рук не разжал, удержался. Второй воин кинулся к лошади и резко остановил ее. Ноги лихача пробороздили полукруг на земле; яркий тюрбан слетел с головы, но сам он удержался на ногах, выпрямился, а камча все еще была зажата в зубах!

Подоспевший воин спрыгнул с коня, поднял тюрбан и хотел подать его попавшему впросак начальнику. Но тот, видимо, сгорая от стыда или бешенства, даже не взглянул на свой пыльный головной убор. Он молча вскочил на сивого коня, которого воины поймали и подвели к хозяину.

Молодой начальник ударил животное камчой и поскакал к березовой роще, не разбирая дороги. Опасность из предполагаемой вдруг сделалась реальной. Стреноженные кони кулугуров паслись за рощицей, и стоит степняку их увидеть…

Не раздумывая ни минуты, Никифор вскинул ружье и выстрелил. Скакавший к роще всадник перелетел через голову рухнувшего коня и остался лежать на земле.

– Што расселся? А ну пли по нехристям! – Казак схватил Тимоху за ворот рубахи и резко рванул его к себе. – Пли в степняков, грю, гнида. Они тя жалеть ни в жисть не будут!

Бледный, с дрожащей челюстью, с широко раскрытыми глазами, Тимоха представлял собою жалкую картину. Он затравленно смотрел на свирепого казака, а потрескавшиеся губы безотчетно шептали:

– Эвон… эвон…

– А ну пли, кому казал! – На раскрасневшемся лице Никифора были и изумление, и бешенство. Как поднятый на рогатину медведь, он грудью попер на перепуганного паренька. – Пли, грю, аль прямо щас тебя изувечу, пес шелудивый!

– Щас, щас… – Тимоха дрожащими руками вскинул ружье и не целясь выстрелил в сторону озера. Но плотная масса взлетающих птиц нависла непроницаемой стеной над озером, надежно закрыв кочевников от пуль кулугуров и мужиков от стрел степняков.

Как бы то ни было, но создавшуюся ситуацию надо было использовать, и притом немедленно.

– Эй, сиволапые, а ну айда к лошадям! – крикнул громко, как мог, казак и замахал руками, указывая выбегавшим из укрытий кулугурам в сторону рощи.

Схватив за ворот рубахи Тимоху, Никифор побежал к роще. От бессильной ярости у него на глазах выступили слезы.

– Што есть сил драпайте, вислозадые, покуда кыргызцы не отсекли нас от лошадок.

Пользуясь прикрытием взлетевших птиц, Никифор бежал изо всех сил и тянул за собой парализованного страхом парня. Щеки Тимохи покраснели, он трясся. Лоб и лицо покрылись крупными каплями пота, а из глаз градом лились слезы.

– Ешо, ешо шибче бегите, мать вашу! – кричал бежавшим следом кулугурам казак. – Здеся, на чужой стороне, нет нам спасения. Энто кыргыз проклятущих покедова землица!