Слово для «леса» и «мира» одно

Когда я принялась за свой первый научно-фантастический роман, нашему веку шел седьмой десяток, а мне четвертый. К тому времени я уже написала несколько романов, но никогда еще мне не доводилось придумывать планету. Созидание мира из слов — занятие таинственное. Надеюсь, не будет кощунством сказать, что тот, кому приходилось этим заниматься, всем своим существом понимает, почему Иегова после шести дней Творения взял выходной. Оглядываясь на эту первую мою попытку, сейчас я отчетливо вижу собственную робость, опрометчивость и везение новичка — начинающего демиурга.

Когда меня спрашивают, чем сказочная фантастика отличается от научной, я либо мямлю, либо глубокомысленно вещаю что-то не очень внятное, но заканчиваю свою речь рассуждениями о спектре — до чего же полезная штука спектр! — в пределах которого первое незаметно переходит во второе. По-моему, определения существуют для грамматики, а не для литературы — как урны для праха. Но, бесспорно, сказка и научная фантастика разительно отличаются друг от друга — как красный цвет от синего: у них разные длины волн. Если эти два цвета смешать, на бумаге (я ведь работаю на бумаге) получится фиолетовый, то есть нечто совсем иное. «Мир Роканнона» вне всякого сомнения фиолетовый.

Когда я писала его, о научной фантастике я знала очень мало. Читала я ее довольно много — и в начале сороковых, и в начале шестидесятых — но этим все и исчерпывалось: рассказами и романами, которые я прочла. Правда тогда, в 1964 году, мало кто знал больше. Многие были заметно начитаннее меня, существовали и клубы любителей фантастики, но кроме Джеймса Блиша и Дэймона Найта мало кто задумывался всерьез, что же такое научная фантастика. Как я вскоре обнаружила, в критических отделах некоторых журналов помещались рецензии на новинки и даже статьи. Но «серьезные» журналы не признавали этого жанра, изредка ограничиваясь краткими аннотациями. Его не изучали, его не преподавали. Не существовало школ — во всех смыслах. Не было критериев — только вкусы редакторов. Не выработались эстетические нормы. Все это — Новая Волна, академическое признание, «Кларион»[3], дискуссии, полемика, критические журналы, теоретические труды, заумные термины, увлекательные эксперименты — все это тогда еще только, так сказать, грозило обрушиться на нас, или, по крайней мере, не добралось до моей глуши. Тогда я знала только, что существует категория журналов и книг, которую издатели обозначают аббревиатурой «НФ», и вот в эту-то категорию я и угодила по причине веяний времени и собственного отчаяния.

Так меня начали, наконец, издавать, и считалось, что я пишу научную фантастику. Но… как ее пишут?

Вероятно и тогда существовала парочка-другая руководств «Как писать научную фантастику», но я всегда избегала любых руководств за исключением «Толкового словаря» Фаулера, так как вытерпела в Гарварде спецкурс по Литературному Творчеству и твердо убедилась, что к Литературному Творчеству у меня стойкая аллергия. Как же писать научную фантастику? «А кто ее знает?» — кричит бодрый Демиург и приступает к делу.

Кое-что перед этим наш Деми все-таки узнал. Как и все мы. В частности, он усвоил (если музы — женщины, то Демиург, очевидно, мужчина), что красное это красное, а синее это синее, и, когда требуется либо то, либо другое, смешивать их не надо. А таких непотребных смешений в «Мире Роканнона» немало. Тут и субсветовые, и транссветовые корабли одновременно, и ожерелье Брисингов[4], и крылатые кони, и умственно отсталые ангелы. Сверх того наличествует и весьма полезное приспособление под названием «гермокостюм», который «защищает от вредных веществ, высоких и низких температур, радиации, взрывной волны, и ударов средней силы — пули или меча…» Беда только в том, что надевший его минут через пять скончается от удушья. «Гермокостюм» — отличный пример того, что плавный переход от сказки к научной фантастике невозможен. Берется собирательный сказочный символ неуязвимости — волшебный плащ, шапка-невидимка и прочее, украшается псевдонаучными словечками, снабжается кое-какими описаниями и подается как чудо Техники Будущего. Порой результат бывает великолепен — если за символом стоит нечто по-настоящему глубокое (примером служит Машина Времени Уэллса), если же он используется только для украшения или несет чисто служебные функции, то это мошенничество, которое принижает и символ и науку. Смешивание возможного с вероятным заканчивается, как правило, ничем. «Гермокостюмов» в моих книгах, написанных после «Мира Роканнона», вы уже не найдете. Возможно, их забрали себе те, кто разъезжает в Колесницах Богов.