Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты

– Блык! – сказал татарин и, выложив кусок вяленого балыка, ушел; только потянулся Потап к этому куску, как вдруг, откуда ни возьмись, молнией возник рыжий котище; кот вцепился зубами в балык и вместе с ним исчез стремительно, будто нечистая сила.

Татарин вошел в хижину. Увидел, что балыка уже нет, и решил, что ясырь сыт – можно теперь гнать его дальше.

– Базар! – выкрикнул он, заставив идти Потапа на продажу.

Потап даже по сторонам не озирался (все тут постыло и тошно), а татарин понукал его плеткой. Потап на это даже не обижался. Он словно понимал: поймай он татарина, и тоже погнал бы его впереди себя на аркане, потому что в этой многовековой вражде иначе нельзя…

Еще через день в расщелине гор показался город.

– Кафа! – сообщил Потапу татарин.

* * *

И стало легче, когда увидел, что он не один здесь. Отовсюду текли – гуськом, как журавли, одним арканом связанные, – толпы ясырей-пленников. Если падал кто, стар иль немощен, татары ловко вырезали из него пузырь желчный, нужный им для приготовления мазей, и оставляли человека гнить, где лежит. Собаки татарские начинали пожирать мертвого – всегда с носа, который откусывали с визгом. Осторожно тащили по обочинам носилки с девочками, хорошо откормленными, одетыми в шелк, – несли их продавать.

Все дороги в Крыму ведут в Кафу… А за гвалтом базарным уже синело море, и там качались мачты кораблей, которые к вечеру, забитые живым товаром, уплывут далеко-далеко. Татарин поставил Потапа на продажу, сорвав с парня рубашку, чтобы все видели сильные мышцы ясыря. Как и все торговцы вокруг, стал визжать татарин о том, что у него продается ясырь – самый свежий, самый глупый, самый сильный, самый бестолковый. Но многие, оглядев мощную фигуру Потапа, отступали с плевками.

– А, поган урус! – говорили они и давали за Потапа такую низкую цену, что хозяин-татарин тоже плевался…

Простоял так до полудня. Даже знакомцами обзавелся. Из разговоров разных уяснил Потап, что русские рабы – самые дешевые тут. Ибо татары их считают хитрыми, коварными, злыми, непокорными. Заведомо известно, что русский все равно убежит.

– Это уж так, – вздохнул Потап. – Бегать мы привычные…

Торговцы заманивали богатых турок на молоденьких пленниц:

– Рудник всех добродетелей мира! Ты только засунь в рот этой красавице своей благоуханный в святости палец…

Иной богач заставлял девочку укусить его за палец – по прикусу судил, будет она сладострастна в любви или нет. Страшно было Потапу видеть, как отрывали детей от русских баб, от украинок и полек. Татары безжалостно продавали жену от мужа, а мужа от жены. Сердце иссохлось от женского воя. И одно думал Потап: «Поскорей бы уж купили меня… чтобы уйти отсель и забыть это место!» Солнце давно стояло высоко, один корабль уже отплыл от берегов Крыма, распластав скошенные паруса, и – судя по всему – татарин снизил на Потапа цену…

Нехорошо пахло горелым мясом. Проданных тут же клеймили каленым железом. Ставили тавро, как на лошадей. Кому на грудь или на руку, а иному прямо на лоб. Базар уже опустел, когда в толпе показался какой-то знатный турок. Большая свита сопровождала пашу. Будто Вавилон какой двигался – и негры, и албанцы, и черкесы, и запорожцы. Среди них шагал красивый великан в пышных одеждах, при сабле, в шелковых зеленых шароварах. Был он по силе и росту – под стать Потапу, могли бы силенкой помериться.

И вдруг, подмигнув, он спросил Потапа по-русски:

– Давно ли, земляк, попался? Сам-то откуда ты будешь?

Потап, обрадованный, отвечал охотно – со слезами.

– Да не плачь… А меня Алешкой Тургеневым кличут.[5] Меня граф Бирен погубить решил, да я не пропал, вишь! Царица-то наша, слышь-ка, на меня глаз свой кинула. На любовь с нею совращала. Бирен-то это приглядел и сослал меня в Низ – в полки порубежные, чтобы живым мне не выйти. Да я, вишь, уцелел. Вот приплыл сей день из Константинополя бусурманского… Кому что выпадет! А ты, – спросил Тургенев, – давно ли тут стоишь на солнцепеке?

– С утра околеваю здеся… ни пивши, не емши.

– А я тебе совет дам, – вдруг зашептал Тургенев. – Когда тебя щупать да торговать станут, ты ерепенься. Кулаками маши. Ори громче. И не давайся! Чтобы все непокорность твою видели. Тогда ты цену на себя собьешь, и тебя здесь продадут – в Крым же!

– А ежели дороже купят меня? – спросил Потап.

– Тогда… беда, брат. Ушлют за море – в Алжир или в Тунис, а то еще дальше… Вовек будешь для родины ты потерян.

Потап упал на колени перед Тургеневым.

– Барин! – выкрикнул с мольбой. – Уж вижу я, что богат ты и одет мурзою… Окажи милость божецкую – купи ты меня!

– Э, нет, – отвечал Тургенев. – Того не могу, хотя кошелек у меня и не пуст. Покупать ясыря могут только мусульмане, евреи и фратры католические, которые в черных шляпах ходят. Коли такой капуцин подойдет – не бесись: он тебя купит и в Европы увезет, тогда ты большой мир повидаешь и в Россию можешь вернуться…