Слово Лешему

Я согласился стать членом КПСС при условии, что стану редактором журнала (условия ставились себе самому; внутри себя заключалось соглашение). Какой русский писатель не любит иметь свой журнал? У Пушкина «Современник», у Достоевского «Гражданин», у Твардовского «Новый мир»... Права советского редактора другие, чем были в золотой век, но все равно соблазн велик. Еще мудрец Бернард Шоу заметил: чтобы преодолеть соблазн, ему надо поддаться (чтобы познать пудинг, его надо съесть).

Нынче те, кому я отказал в напечатании в журнале «Аврора», не преминули выступить с заявлением: «Горышин вступил в партию из карьеристских побуждений, чтобы его назначили редактором журнала». Под чем я могу подписаться.

Я вступил в партию, ничуть не веря, что партия — ум, честь и совесть (неверие надлежало держать в уме, постоянно наказывать языку не развязываться), но зная, что партия — наш рулевой. Кому не хочется постоять у руля, разве что самым асоциальным, сиволапым, как в стихотворении Ярослава Смелякова «Прачка»: «И того не знает дура, полоскаючи белье, что в России диктатура не чья-то, а ее». Мои старшие партийные, авторитетные для меня товарищи укоряли меня примерно в таких выражениях: «Ты же ничего не можешь, ты — ноль без палочки, без партбилета в кармане. Ты что, думаешь в кустах отсидеться? Я бы на твоем месте...» И так далее. Партийными были Федор Абрамов, Василий Шукшин, Виктор Конецкий — и ничего, хорошо писали.

Я стал партийным главным редактором. Принявшая меня на бюро первый секретарь Дзержинского района Ленинграда Галина Ивановна Баринова, как именинница сияя искренними партийными глазами, сказал: «Теперь вы, Глеб Александрович, молодой коммунист». Я подумал, что и умру... если не молодым, то средним коммунистом, старым большевиком так и не стану. Если бы мне тогда сказали, что через десять лет я добровольно выйду из партии, легче бы было войти, как говорится, со светом в конце туннеля. Я вышел из партии, как выходят из бани на холод, с маленьким сожалением внутри об утраченном тепле, с чувством исполненного долга: попарился, теперь надо жить на холоду.

Я забегаю вперед... Став партийным главным редактором, тотчас ощутил, что это совсем другое, нежели ошиваться в кустах беспартийным сочинителем. В мою жизнь вошел Г. В. Романов, как входит радикулит в поясницу и крестец (прошу прощения за использование радикулита как литературного образа; у кого что болит, тот о том и говорит): каждое резкое движение отдается прострелом — и лежишь на лопатках. «Аврора», как помнят люди семидесятых годов, вначале была крупноформатным, как «Юность» или «Костер», тонким (полутолстым) журналом. На каждой обложке оригинальный рисунок: горнолыжник со шлейфом розовой снежной пыли, мотогонщик с солнечными дисками колес, велосипедист, едущий по земному шару, или еще что-нибудь, в экспрессивной манере, с элементом условности; реалисты-традиционалисты обложку не рисовали, да их и не было среди молодых; обложка отдавалась молодым для дебюта. И вот номер журнала сверстан, прочитан директивными инстанциями (я и не знал, что таковые есть: директивы директивных инстанций не подлежат обсуждению, исполняются беспрекословно), подписан в печать, вышел сигнальный номер — всегда надежда, радость, тревога, особенно для начинающего главного редактора; теперь отпечатать тираж — и вдруг заминка, пауза, будто свет отключили: тиражировать нельзя. Простаивают печатные машины в типографии, срывается график, в редакции паника: летит квартальная премия коллективу... В чем дело? За ответом в Смольный, в отдел культуры обкома. Там говорят: «Григорию Васильевичу не понравилась обложка». У Григория Васильевича на столе сигнальный номер «Авроры». Читать ему некогда и нет в том ни малейшей нужды: в обкоме есть читающие по должности, за зарплату. Ему не нравится картинка на обложке. Номер журнала с не понравившейся Г. В. обложкой в свет выйти не может. Обратиться к первому лицу по таким пустякам никто не решится. Наконец, по иерархической цепи от Г. В., через зав. отделом культуры, зав. сектором, инструктора, поступает с самого верха вопрос: что нарисовано? что хотели сказать этой картинкой? каков идейный смысл? почему журнал называется «Аврора», а на обложке нет крейсера? По той же цепочке наверх докладывается ответ: нарисован спортсмен в движении, в условной манере; картинка передает порыв молодости к преодолению препятствий; в жизнеутверждающем ярком колорите. Ответ не удовлетворяет главное лицо; через некоторое время спускается распоряжение Романова: «Обложку заменить!» Из графика выбились, подписчики не получили вовремя номер, премия плакала, у коллектива опустились рукава... Зато предотвращена идеологическая... ну, пусть не ошибка, — неясность. Вскоре я усвоил, что чья бы то ни было точка зрения, отличная от высшей точки, заведомо отвергается.