Слово Лешему

Я предвидел, что мое летописание до добра не доведет. И вот мое добро, то есть чухарское добро, за коим езжу из года в год на берег Большого Озера, оборачивается злом. Так уже бывало, и не с одним мною, со многими авторами документального жанра: прототипы обижаются, не понимают добрых чувств автора. Глеб Иванович Успенский все писал, как было, но переиначивал прозвища персонажей, не сообщал название местности. И при нем прототипы были по большей части неграмотные. Но все равно плохо кончил правдописатель. Пустить петуха в дому пришлого обидчика — это в крови у нашего сельского жителя, будь он чухарь или великоросс.

После короткой передышки задувает южный ветер, натягивает с юга облачность. Благоденствие, патриархальность ушли из нашей деревни навсегда, как и вепсская речь.

И восходит солнце.

Десять часов вечера. Запад светел, можно писать при свете запада. Днем сочился дождь. Ходили с внуком Ваней за Сарку, набрали малины, черники. Сварил в печи варенья, напек блинов, поели досыта, вкусно, в организме тотчас явились силы, которых не было до блинов.

С утра собирал подписи в «гумагу» насчет поджога. Общественность дачного местечка Нюрговичи требует разбирательства дела о поджоге избы Горышина: так оставить, у всех сожгут. В памяти отложилось дело о поджоге рейхстага, теперь еще будет о поджоге моей избы.

Я приезжаю в Нюрговичи набраться спокойствия, необходимого в наше время мыслящей личности, как кислородная подушка при удушье. Спокойствия не стало в деревне; все другое есть, а этого нет. В июле совхозные мужики скосили траву на горушках, заложили в ямы силос. Конечно, выпили. Пошли по деревне — во всех избах дачники, только изба кооператоров Андрея с Сергеем оказалась на замке, дверь выломали вместе с косяком, в сознании, что деревня наша, все избы наши. Затопили печь, сожгли главную драгоценность кооператива «Сельга» — березовые плашки, на печи три года сушенные, для последующей, художественной резьбы на оных. В уставе кооператива «Сельга», я видел, записано, что кооператив намерен производить художественные изделия из местных материалов. В избе кооператоров мужики гужевались до полного истощения припасов. Говорят, у Андрея с Сергеем было припасено двадцать две пачки чаю. Вернувшись, хозяева не обнаружили в своем разоренном гнезде ни чаинки. Заново приживаться им не хватило терпения, да и кооператив прогорел. Заколотили избу, появятся ли, неизвестно. Отпала еще одна завязь жизни в нашей деревне; четыре лета, четыре зимы двое красивых, молодых, талантливых мужика накапливали в себе терпение, языческую слиянность с природой, ее красотой — и все псу под хвост.

Как всюду, во всей нашей бывшей державе, и здесь, на Вепсовщине, открывается линия огня — между местными и пришлыми, беспросветное, бессмысленное противостояние. Покуда в деревне оставались вепсы, хотя бы Иван Текляшев с дедом Федором, до огня, до разбоя не доходило, а теперь закон — тайга, медведь — прокурор. Зачем так вышло? Кому это выгодно?

В деревне Чоге, куда я однажды привез приблудную собаку, ища кому бы ее отдать в хорошие руки, собаку взял у меня молодой мужик Митя, сантехник Пашозерского совхоза. У сантехника Мити была семья, двое детей, мотоцикл с коляской, он взял собаку, у него впереди была жизнь оплачиваемого государством работника со всеми гарантиями и обольщениями такой жизни — в той минувшей эпохе, в той бывшей стране с насквозь прохудившейся системой... В деревне Чоге мне сказали, что Митя застрелился: посчитал, что ему не поднять семью при новом порядке жизнеустройства. Из неограниченных возможностей, нового порядка Митя выбрал одну: взять в руки охотничье ружье, повернуть его к себе дулом... Митя был совестливый.

21 августа. Вчера проводил внука Ваню на автобус. Вернулся в мое одиночество. Чаял его, как блаженство, но вышло по-другому: позвали на собрание. Собрались в избе Ивана Текляшева, купленной за десять тысяч Галиной Алексеевной, крепкой женщиной, в прошлом кандидатом в мастера спорта по академической гребле. В избе Текляшевых, Ивана и Маленькой Маши, народилось двое детей, всегда жили кошки, собаки, небось, и хозяева лаялись по-русски и по-вепсски, чему-нибудь радовались, ну, хотя бы: корова отелилась, Иван щуку поймал, глухаря принес из лесу, сын из тюрьмы вернулся... Захаживали соседи, бунчало радио, иногда появлялась картинка на экране телевизора. Чего не бывало в избе Текляшевых, так это собраний. Первое собрание дачников в избе Текляшевых. То есть у дачников собрание не первое, а в избе первое.