Слово о князе Владимире

Затруднений в проведении данного религиозного обряда существовало немало. По всей видимости, он совершался формально в ходе общего литургического богослужения вместе с «оглашением» и «имянаречением», так как наиболее полный чин церковных таинств в то время на Руси отсутствовал. Само таинство крещения могло ограничиваться «оглашением», или надеванием нагрудного крестика. О том же, как крестились Князевы дети, нам ничего не известно, кроме лишь того, что им присваивались новые христианские имена. Так, Ярославу дали имя Юрий (Георгий).

Что же касается бывших жен и наложниц Владимира Святославича, то их последующая судьба нам неизвестна, хотя из летописей мы узнаем о том, что в Изяславль, где якобы проживала с сыном Изяславом высланная по воле Владимира Рогнеда, было послано предписание: «Теперь, крестившись, должен я иметь одну жену, а ты выбери себе мужа из моих князей и бояр, кого пожелаешь». На что гордая Рогнеда ответила: «Царицей я была, царицей и останусь, и ничьей рабой не буду. А если ты сподобился крещения, то и я могу быть невестой христовой». То есть стать монахиней. Предписание киевского князя, как и ответ на него Рогнеды — чистейший вымысел летописца.

Во-первых, никуда из Киева Рогнеда не переселялась, а город Изяславль возник уже после ее смерти, после того, как сюда уже взрослым был назначен наместником ее сын Изяслав.

Во-вторых, решение или угроза Рогнеды постричься в монахини представляется нереальной по той простой причине, что ни мужских, ни женских монастырей на Руси тогда не существовало. Первые монастыри появились при Ярославе пятьдесят лет спустя после описываемых событий. В летописях под 1037 годом сообщается: «Черноризьцы почали множиться и монастыреви начинаху быти». При Ярославе построены два монастыря: Георгиевский — мужской и Ириновский — женский в честь христианских княжеских имен. Немного позже был основан игуменом Антонием и Киево-Печерский (пещерный) монастырь.

Судя по всему, Рогнеда продолжала жить в тереме на Лыбеди вместе со своими детьми, а под конец жизни — с дочерью Предславой. В ее отношениях с Владимиром Святославичем после его нового брака, как мы полагаем, не произошло особых перемен, так как князь во всем поступал по собственной воле и совести и питал к ней постоянную привязанность, имея от нее столько детей.

Тем не менее со временем отношения Владимира и Рогнеды обросли легендой о неудавшемся покушении на жизнь князя, предпринятом его «главной» женой то ли в канун корсуньского похода, то ли после него.

Упомянутая легенда легла в основу летописного рассказа, построенного целиком на вымысле, как и сообщение о пострижении Рогнеды в монахини. Это вызывалось необходимостью хоть как-то обелить Владимира Святославича, который после женитьбы на Анне и крещения оставался по-прежнему многоженцем, что никак не вязалось с его новым статусом христианина и православного государя. Во-первых, надо было оправдать Владимира перед богом и церковью, за все заслуги перед ними, создать ему образ праведника, утверждая, что с Рогнедой он не жил, а во-вторых, сохранить моральный облик князя как семьянина и человека, переложив вину за его разрыв с семейством целиком на Рогнеду, намеревавшуюся убить отца своих детей, и представив ее помилование мужем как акт христианского милосердия последнего. Вместе с тем представлялось важным причислить и саму «грешницу» и язычницу Рогнеду, якобы посвященную в монашество, к последователям новой веры, создать ей образ добропорядочной матери и прародительницы православных русских князей и царей.

В общих чертах сюжет сводится к следующему. В один из дней Владимир приехал навестить Рогнеду и своих детей, проживавших в тереме на Лыбеди, где он обычно отдыхал и оставался ночевать. Но на этот раз его визит завершился самым ужасным происшествием. Находясь с Рогнедой в опочивальне, князь погрузился в безмятежный сон, но вдруг внезапно проснулся и увидел Рогнеду, занесшую над ним кинжал и собиравшуюся пронзить его сердце. Перехватив ее руку с кинжалом, Владимир вскочил с постели и тем самым избавился от смерти. Затем последовали объяснения: «С горести подняла на тебя руку, — оправдывалась Рогнеда. — Отца моего убил, землю его полонил из-за меня. А теперь не любишь меня, ни своих детей…»

Вот ведь какая сложная гамма чувств и мыслей. Не слишком ли запоздалой оказалась ее месть и ревность к супругу, имевшему стольких жен и наложниц?

Не менее странными представляются реакция на это самого Владимира и его ледяное самообладание, когда он приказывает Рогнеде приготовиться к казни, как обреченной на заклание жертве: нарядиться в те одежды, которые были на ней в день их свадьбы, и сесть на богато убранном ложе в горнице. Хотя ни о какой их свадьбе нигде в летописях не упоминалось, да и могла ли она быть при тех обстоятельствах, после полоцкого побоища и убиения родителей и братьев Рогнеды?