Слово о полку Игореве — подделка тысячелетия

Самый большой труд он вложил в изучение энклитики ся. Он открыл, что в XII веке эта энклитика ставилась левее глагола гораздо чаще, чем в древнейших текстах, таких как старославянские евангелия, и чем в поздних текстах, таких как Задонщина или Острожская библия.

Но разве не мог Аноним взять правила распределения ся просто из того же самого источника, который он и без того заведомо использовал, – из Ипатьевской летописи? В принципе мог, но только в том случае, если бы он изучил ее столь глубоко, чтобы открыть в ее составе особый компонент, отличающийся иными правилами для ся, – прямую речь в той части летописи, которая относится к XII веку. Лишь после этого он мог бы принять решение имитировать поведение ся, свойственное именно этому компоненту летописи. А если бы он взял за образец Ипатьевскую летопись как единое целое, то у него никоим образом не получилась бы та картина поведения ся, которую мы видим в «Слове». Таким образом, только для того, чтобы выявить правила постановки энклитики -ся, он должен был проделать специальное исследование, для которого пришлось бы проштудировать всю летопись, выписывая и анализируя сотни примеров с чисто технических точек зрения, совершенно безотносительно к тому, что он извлекал из этой летописи с точки зрения содержания и литературных особенностей.

Версия требует признания гениальности в сфере подражания. По этой версии Аноним без всякой лингвистической теории, в силу одной лишь интуиции и неограниченной способности бессознательно подражать прочитанным текстам, каждый раз безошибочно угадывал, в каком порядке расставить слова в сочиняемых древнерусских фразах (а сочинять ему, бесспорно, пришлось: из одних лишь вычитанных из рукописей готовых фраз составить «Слово» невозможно).

Что касается Версии 3, то действительно верно, что некоторые славянские языки сохраняют закон Ваккернагеля гораздо полнее, чем русский; таков прежде всего сербскохорватский. Однако в том, что касается состава энклитик, их места в предложении и взаимного порядка, никакие два славянских языка не совпадают полностью между собой. Пришлось бы допустить, что Аноним знал, чем отличается в этом отношении, скажем, сербский язык XVIII века от древнерусского языка XII века, и сумел нигде не допустить соответствующих ошибок. Понятно, что для этого надо знать древнерусский язык практически столь же глубоко, как и при Версии 1[296].

Итак, рассмотрев только эти два лингвистических инструмента, А. А. Зализняк пришел к выводу, что Аноним средины XVIII века, случись такой исторический факт, должен был обладать совершенно немыслимыми гениальными способностями. Однако впереди было рассмотрение еще нескольких лингвистических инструментов, обладание которыми со стороны Анонима было таким же маловероятным, как самостоятельное открытие им закона Ваккернагеля (эти аргументы рассмотрены в следующих разделах книги Зализняка: «Имперфект совершенного вида»; «Второе лицо единственного числа аориста»; «Черты XV—XVI веков в “Слове”»; «Итоги сравнения «Слова» с другими памятниками»; «Связь «Слова» с древнерусскими памятниками»; «Связь «Слова» с современными говорами и народной поэзией»; «“Слово” и берестяные грамоты»; «Некоторые параллели “Задонщина” – “Слово”»; «Два компонента в текстах «Слова» и в “Задонщине”»; «Бессоюзие в «Слове» и в “Задонщине”»; «О лингвистических аргументах против подлинности “Слова”»; «О последней книге Зимина»; «Баланс лингвистических элементов», «О возможных вставках в “Слове”»)[297].

Итог этой гигантской работы, совершенно справедливо удостоенной Государственной премии Российской Федерации, А. А. Зализняк подвел в заключительном разделе своей книги, который приводим с небольшими купюрами.

«Итак, наш разбор привел нас практически к тому же итогу, что и наших предшественников-лингвистов. Особенно близким этот итог оказался к тому, что содержится в лингвистических разделах работ Р. О. Якобсона о «Слове о полку Игореве» и в статье А. В. Исаченко. Какие-то звенья наших рассуждений, в сущности, просто повторяют аргументацию этих авторов. Такое повторение не имело бы смысла и оправдания, если бы не продолжающиеся выступления сторонников поддельности «Слова», которые считают возможным не замечать логики этих работ. Мы полагаем, что такой недооценке среди прочего способствует то, что лингвистические доводы часто приводятся в одном ряду с литературоведческими и историческими, которые гораздо легче оспорить, поскольку они менее строги. Из-за этого непреложность собственно лингвистических выводов становится как бы менее заметной.

На наш взгляд, одной лишь лингвистической стороны проблемы достаточно для получения решающих выводов. Любой новый сторонник поддельности «Слова», какие бы литературоведческие или исторические соображения он ни выдвигал, должен прежде всего объяснить, каким способом он может отвергнуть главный вывод лингвистов.

Итог нашего разбора таков.