Слово о Сафари

– А ничего. Желаем быть в отпуске и будем в нём, такова наша свободная воля.

После многомесячного физического напряжения и невозможности ни часа побыть одному хотелось просто закрыться в отдельной комнате и лежать пластом на топчане, отгораживаясь от мира включённым личным телевизором. И день так, и два, и три, а на четвёртый можно и на прогулку, только не ради определённой цели, а просто так: обойти наконец свой остров, пошататься по Лазурному, съездить во Владивосток.

      Пашка сперва только косился и исправно ходил с Адольфом на пилораму, а потом тоже махнул рукой и присоединился к нам. Полчаса до Лазурного, а оттуда час на подводных крыльях или три часа на электричке – и вот мы в краевом центре ничем не уступающем нашему любимому Минску. Старые, начала века дома, крутые перепады улиц то вверх, то вниз, особый военно-морской колорит, не исчезающий с глаз ни на один миг, ощущение почему-то не провинции, а некоей самостоятельной столицы, – всё было нам ужасно симпатично и близко. Главное, что у нас здесь уже было полно знакомых, с которыми мы сталкивались прямо на улицах, – наши вчерашние туристы. Насколько мы не ходили по гостям в Симеоне, настолько устремились по всем оставленным адресам во Владивостоке, и даже останавливались у некоторых с ночёвкой, когда хотелось сходить в театр, кино или ресторан.

      Разрядка, что и говорить, была замечательная, особенно для жён и чад. Но больше всего от неё выиграл Аполлоныч.

      Физически самый мощный среди нас, он, однако, не отличался большой выносливостью. На белорусских шабашках это сглаживалось, там он видел конец очередной своей трудовой повинности и мог героически перетерпеть. В Сафари же никакого завершения в ближайших лет пятьдесят не предвиделось, и к концу строительного сезона барчук заметно затосковал. А тут ещё отсутствие хороших конфет и ежедневной горячей ванны, без чего Аполлоныч вообще чувствовал себя получеловеком.

      Из Минска он, помимо вещей, привёз адрес своей владивостокской двоюродной тётки, которую прежде никогда не видел. Родственные связи были немедленно возобновлены. Тётка, имеющая двух статных сыновей – помощников капитана, была рада обрести такого же породистого племянника. Быстро угадав его слабости, она научилась реагировать на барчука соответственно: стоило ему с вокзала по телефону вежливо осведомиться о тетушкином здоровье, как Ольга Степановна приказывала немедленно приезжать к ней, после чего доставала из буфета отборные заморские вкуснятины, которыми регулярно снабжали её сыновья, и шла готовить ванну.

      Но чтобы регулярно навещать тетю, надо было иметь весьма весомый предлог. Всё лето и осень Аполлоныч доискивался его и, наконец, не без помощи Адольфа, знавшего во Владике все ходы и выходы, познакомился с местными видеопиратами. У тех как раз шло расширение бизнеса, и Чухнову удалось победить на закрытом конкурсе переводчиков. И вот несколько дюжих молодчиков привозят нам на Симеон ящики с дорогой аппаратурой, Аполлоныч надевает наушники, берёт микрофон, включает экран и начинает запись синхронного перевода голливудских видеокассет, обретая тем самым максимально возможную для себя сафарийскую независимость как в работе, так и в разъездах. Из своего чулана с аппаратурой выползал очумелый, с красными глазами, но безмерно счастливый от сознания, что делает то, что даже Воронцу не по силам.

      Зима на Симеоне проходила на диво: никаких оттепелей и трескучих морозов, минус пять-десять градусов и ослепительное солнце день за днём. Снег, и то в микроскопических дозах выпал уже после Нового года, так что мы могли выпасать своих травоядных почти всю зиму, экономя на сене и комбикормах. Правда, ветер иногда налетал такой, что фактические минус десять сразу превращались в явные минус двадцать пять. В такие дни жизнь в Сафари замирала, даже скотина в своих закутках сбивалась в кучу и тревожно пережидала суровые часы. Не выходили тогда и мы на пилораму, находя себе достаточно занятий и по домам.

      Самым особенным в нашей первой зимовке как раз и было то, что никакого привычного белорусского зимнего расслабона у нас не получилось. Отлично отдохнув ноябрь, мы с удвоенной энергией принялись не столько даже за работу, сколько за расширение всех своих возможностей, потому что уже прекрасно понимали, что чистое фермерство нас здесь не прокормит.

      Существующие нормы выработки на пилораме при старании легко укладывались в четырёхчасовый рабочий день, остальное время всецело занимались каждый своим. На пустующей половине коровника были оборудованы две мастерских: в столярке Пашка с Вадимом взялись за изготовление самой простой мебели и деталей для сборных летних домиков, а в слесарке я с Адольфом с помощью самодельных ручных станков стали крутить целые рулоны проволочной сетки и сваривать арматуру для Террасного полиса. Аполлоныча освободили от обеих мастерских. На своём дубляже он зарабатывал больше, чем мы все вместе взятые на пилораме, и отвлекать его на подобные пустяки было просто нерентабельно.