Слово после казни

О Менгеле я слышал очень много. Его боялись как огня. К моему удивлению, внешность этого «доктора» никак не вязалась с тем, что о нем рассказывали. В лагере он занимался «селекцией», попросту говоря — выбраковывал больных и немощных узников, как выбраковывают скот, и отсылал их в распоряжение Молла для «лечения», что означало уничтожение в газовых камерах и сожжение в крематориях. Менгеле проводил над живыми людьми свои изуверские опыты: стерилизовал женщин, девушек и даже девочек вплоть до младенцев женского пола, кастрировал мужчин и мальчиков, производил пересадку желез, спинного и черепного мозга, делал резекции здоровых желудков, трепанации черепов, вводил в кровь заразные бактерии и возбудителей эпидемий, испытывал на людях разные яды и новые, еще не проверенные препараты.

Зная от подпольщиков, чем занимался Менгеле, я ожидал увидеть чудовище, вампира. Он оказался высоким, стройным, еще молодым мужчиной с приятной внешностью. Перед ним бледнел даже щеголеватый Ауфмайер. Я не мог и подумать, что четыре месяца спустя мне предстоит ближе познакомиться с ним и во время очередной «селекции» он отправит меня «на лечение» к Моллу.

— Не кажется ли вам,— сказал Гиммлер,— что многие карантинные узники нуждаются в вашем пристальном внимании и лечении?

— Вполне с вами согласен, господин рейхсфюрер. Но лагерей много, контингент гефтлингов велик, а комиссия одна. У меня только три помощника: Клейн, Кениг и Тило. Мы и так работаем сверх пределов возможного.

— Здесь не обязательно быть врачом. Не умеете работать! Все четверо. Возьмите каждый себе в помощь по эсэсовскому офицеру и по писарю — вот уже четыре комиссии. В течение нескольких часов можно осмотреть десять тысяч узников. Вы меня поняли?

— Все понятно!— ответил Менгеле, не выказывая при этом никакого страха перед грозным рейхсфюрером. Более того, он смотрел на Гиммлера даже лукаво.

Гиммлер пошел дальше вдоль строя, туда, где на левом фланге стоял и я. В отличие от других узников на мне была новенькая, хорошо сшитая и подогнанная форма, а на ногах вместо деревянных гольцшугов кожаные ботинки. Это постарались Ганс и Антоныч. Как я уже говорил, внешний вид узника в немецких лагерях играл не последнюю роль. Именно поэтому Антоныч и Ганс позаботились о моем внешнем виде.

Через мгновение я почувствовал на себе колючий взгляд Гиммлера, а когда он заговорил, с первых же слов понял, что речь идет обо мне.

— Спросите этого русского, за что он попал в штрафники,— приказал Гиммлер офицеру, который стоял рядом и держал руку на расстегнутой кобуре пистолета.

По опыту я знал, что отрицать свою вину значило озлоблять фашистов, ставить под сомнение их право карать. Решаю играть роль наивного простачка, раскаявшегося в ошибках, совершенных по молодости и неопытности.

Тем временем переводчик повторил вопрос Гиммлера. Для меня было бы лучше делать вид, что я не понимаю по-немецки, тогда оставалось бы время для обдумывания ответов. Но, с другой стороны, знание языка могло вызвать и положительную реакцию.

— Благодарю вас, господин штурмбаннфюрер, не извольте утруждать себя,— сказал я переводчику и обратился к Гиммлеру:

— Господин рейхсфюрер, разрешите ответить на ваш вопрос?

Гиммлер удивленно шевельнул бровями:

— Ты меня знаешь?

— Вас знает вся Германия!— выпалил я.

— Гкм... — Гиммлеру не удалось сдержать улыбки. — А откуда ты знаешь немецкий?

— Изучал в лагерях.

— Похвально, похвально,— сказал Гиммлер, и его непроницаемое лицо несколько оживилось.— Ну а почему же ты попал в Освенцим?

— Бежал из Германии.

— Почему? Не захотел работать?

— Нет. Работал я хорошо, мастера были довольны моей работой, но меня плохо кормили, и я бежал, надеясь найти лучшее место.

По лагерным правилам начальству надлежало отвечать громко и четко.

Гиммлер и вся свита с любопытством слушали мои ответы, а наш блокфюрер Ауфмайер стоял бледный, как стена. Наверное, очень волновался, боясь, не сболтну ли я чего лишнего. Но я понимал, что попытка изобличить Ауфмайера закончится тем, что и меня, и всех свидетелей, а точнее две тысячи узников блока, Гиммлер прикажет расстрелять. Он не потерпит позора, который темным пятном упал бы на войска СС.

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове.

Справа от Гиммлера стоял генерал с отвратительным асимметричным лицом. Это был Кальтенбруннер. Рядом стоял Шелленберг. Слева от Гиммлера находился Рудольф Гесс, а возле него штандартенфюрер с лицом непорочной девы. К нему и обратился Гиммлер:

— Слышите, Эйхман, этот гефтлинг искал райский уголок и нашел его в Освенциме.

Свита дружно расхохоталась, а Эйхман с видом заговорщика почему-то подмигнул мне и сдержанно усмехнулся.

Гиммлер, дав волю смеху, снова вперил в меня взгляд своих колючих глаз.

— Ну и как, ты нашел то, что искал? Здесь лучше?

— Нет, но зато здесь порядок,— сказал я.

— Вот как! А в чем же заключается этот порядок?

— В высокой организованности, суровейшей дисциплине. Каждый гефтлинг знает свое место, никто не смеет нарушать приказов. Здесь подлинный немецкий порядок. Ну... и думать не нужно — начальство думает за тебя.