Слово после казни

— Отлично. Кликни-ка его сюда. Жора нервно вышагивал по площадке перед блоком и встретил меня вопросом:

— Почему так долго? Что случилось? Я коротко изложил ему суть дела.

— Нам золото тоже понадобится,— сказал Жора.— Нужно спасать наших. Для этого необходимы продукты и медикаменты. С пустых рук не разживешься. Выменять можно только на золото.

Мы пошли к Ауфмайеру.

Минут пятнадцать мы втроем обсуждали детали предстоящей операции, прорепетировали манипуляции с флягами и с воображаемым золотом, вместо которого Ауфмайер дал нам горсть монет. Мы совали их в рот, клали под язык, за щеки, стараясь делать все как можно быстрее, незаметнее и совершенно бесшумно. Наконец все было отрепетировано и обо всем договорено. Ауфмайер велел нам идти, разрешив взять пакет и пообещав, что отныне мы ежедневно будем получать такой презент, а лагерного «зуппе»— сколько пожелаем.

Еще раз поблагодарив блокфюрера, мы вышли.

На душе было тревожно, вот мы и попались в сети Ауфмайера, а удастся ли выпутаться? Но это была реальная возможность помочь товарищам и пренебрегать ею было нельзя.

За туалетной комнатой была крохотная каморка, в которой хранились ведра, щетки, каустическая сода, тряпки и прочий хозяйственный инвентарь. Все это находилось теперь в ведении Жоры, как старшего команды уборщиков. Чуланчик этот мы называли каптеркой. У Жоры был свой ключ, и мы хранили здесь не только швабры, но и организованные за день продукты для дяди Вани и Гриши Шморгуна.

Закрывшись с Жорой в каптерке, достали спрятанный ножик и разделили хлеб, колбасу и маргарин на двадцать одинаковых порций, после чего я сбегал на площадку, разыскал «уборщиков». Товарищи поочередно заходили в каптерку, и каждый получал свою порцию.

Глава 21

Вечером Жора и я отпросились у штубового на часок «погулять». Он решил, что мы идем «организовывать». Да так оно, собственно, и было. Теперь нас собралась порядочная семейка — двадцать человек. Кормить их была наша кровная обязанность, поскольку и Жора, и я находились в привилегированном положении по сравнению с другими.

До вечернего аппеля оставалось часа полтора. Решили заглянуть в четвертый и шестой блоки. Там жили проминенты из числа немцев, поляков и чехов. Они занимали в лагере командные должности и получали из дому посылки.

В четвертом блоке мы зашли в штубу проминентов. Там стояло двенадцать двухъярусных деревянных коек, застланных добротными шерстяными одеялами. В помещении чисто, аккуратно. Двадцать лагерных аристократов ужинали. Чего только не было у них на столе! Консервы, колбасы, сыры, варенье, домашнее печенье... На отдельном столике стояло несколько распечатанных посылок. Мы пожелали «уважаемым господам» приятного аппетита, после чего я как можно независимее спросил, не желают ли «уважаемые господа» послушать знаменитого певца Георга. «Господа» недоверчиво смерили нас косыми взглядами, презрительно скривились и спросили: «А на каком же языке он будет петь?»

— На каком пожелаете,— ответил я. Это произвело впечатление. Жора спел три песни: немецкую, чешскую и польскую. Успех был потрясающий. Придурки долго не хотели отпускать нас, заказывая все новые и новые песни. В качестве гонорара дали нам хлеб, сало, банку консервов и немного печенья.

До аппеля оставались считанные минуты. Мы торопились в нашу каптерку, чтобы успеть разделить продукты и раздать их.

Не успели мы войти, как неожиданно раздался условный стук, настойчивый и нетерпеливый. Мы отперли дверь. В чулан, шатаясь, вошел узник и в изнеможении прислонился к стене. Лицо его было распухшее и черное от побоев, со следами запекшейся крови, маринарка* с мишенью штрафника и мютцен забрызганы кровью, глаза заплыли, вместо рта алело кровавое месиво. Это был Гриша Шморгун, только что вернувшийся с арбайтскомандой в лагерь. Он был изувечен и обезображен до неузнаваемости.

— Пить...— простонал он.

* Пиджак узника, сшитый из полосатой мешковины (польск.).

В каморке стояли две миски холодной баланды, оставленной для дяди Вани и Гриши. Мы дали ему одну миску. Он сразу осушил ее и бессильно опустился на ящик. Шамкая беззубым ртом, Гриша сказал:

— Дядю Ваню убили, гады! Завтра меня добьют.

Весть ошеломила нас. С трудом ворочая распухшим языком, Гриша рассказал о разыгравшейся трагедии. Капо Адольф бесновался как никогда. Он без конца цеплялся к дяде Ване, всячески над ним издеваясь и избивая без всякой причины, после чего заявил, что сегодня же отправит его в крематорий.

К концу рабочего дня Адольф подошел к дяде Ване и со словами «сейчас я тебя укокошу» начал избивать. Чувствуя неотвратимую неизбежность гибели, дядя Ваня ударом лопаты раскроил череп Адольфу. Эсэсовцы расстреляли дядю Ваню, а с ним еще двадцать штрафников. Всех остальных избили до полусмерти.

— Сам не пойму, как в живых остался, — сказал

Гриша.

Шморгуна надо было спасать любой ценой.

— Вся надежда на тебя,— сказал я Жоре.— Сегодня же поговори с Плюгавым, чтобы не посылал Гришу в штрафную команду.