Слово солдата

Не раз еще приходилось круто разворачивать легкую повозку и вести огонь по фашистам, засевшим на опушках придорожных рощ. Но чаще доводилось ставить пулемет на колеса и в цепи наступающих рот штурмовать безымянные высоты, за которые с непонятным упорством все еще цеплялись уже разгромленные, деморализованные гитлеровцы. Но нас это уже не пугало — сзади ожидала тачанка. Кончится быстротечный бой, сольется цепь в ротные колонны и за спиной послышится лошадиный храп, веселый перестук колес.

— На тачанку, чапаевцы! Даешь Колчака и Врангеля! Каховка родная! Видали мы психическую! — балагурил Василий Ищенко, перепутав все виденные им когда-то довоенные фильмы.

И снова вперед, вперед!

Быстро привыкли мы к лошадям. Может, потому, что истосковались по дому, по простой крестьянской работе, по пахоте, по далеким ночным кострам на росных приднепровских лугах. Долго спорили о том, как назовем свою пару гнедых.

— Вот этого, подручного, назовем Геббельс. Он поменьше напарника, понахальней. Вишь, хитрит, постромки отпускает, на другого груз перекладывает. Не может без обмана, — предлагает Василий таким тоном, словно вопрос уже решен окончательно и бесповоротно. — А этот, борозный, все ушами водит да глазом косит, толстозадый. Этот будет Риббентроп…

— Это что же — выходит, что Риббентроп вроде лучше Геббельса? Не пойдет! Оба сволочи изрядные, — не соглашался с братом Василий. — Надо что-то другое.

Манженко задумчиво улыбался.

— Зачем обижать лошадок? Нас везут, значит, и назовем как-то по-нашему. Гнедок. Рысачок. Или что-то в этом роде.

И тяжело вздохнул.

— Эх, этих бы лошадок да в наш колхоз. Сколько бы там работы было для них! Вернулись наши в село — ни одного вола, ни одной лошади. Что было на колхозном дворе — все фашисты забрали, а когда отступали — оставшихся перестреляли. На чем только там сейчас сеют-пашут?

Вспомнилось и мне то же самое в родном селе Иванковцы. Да, тяжко там…

Так и не придумали мы никаких имен, и, понукая лошадей, Иван Манженко обращался сразу к обеим:

— Но, рыжие! Вперед, родимые!

…И вот надо расстаться с лошадьми. Что же, действительно, с ними делать? Словно ждал этого момента седоголовый старшина. Вышел из-за кустов и — с ходу:

— Ну вот что, герои: где вы взяли лошадей и повозку, я не знаю, а куда вы их денете — не мое дело. Небось, никого не обидели из местных жителей?

— Что вы! Трофейные. У эсэсовцев еще в Австрии захватили.

— Что законно — оприходуем. А в чем не уверены… Словом, сами догадываетесь, не маленькие. И побыстрей…

Так и не поняли мы толком, как нам быть, что делать. Решение пришло как-то враз со всей ясностью и полной уверенностью, что только так надо и сделать.

— Снимайте пулемет. Отдам коней и повозку словакам в каком-нибудь селе. У них тоже, небось, с лошадьми не лучше, чем у нас на Украине.

Пустая повозка медленно катилась по извилистой лесной дороге. Мягко шуршали колеса по глубокому сыпучему песку. Умиротворенно лежу на душистом луговом сене и широко раскрытыми глазами смотрю на проплывающие над головой верхушки высоченных сосен. В густых ветвях порхают птицы, по желтым восковым стволам и корявым сучьям с воздушной легкостью бегают пушистые белки. Смолистый воздух так чист и прозрачен и такой густой бодрящими запахами, что, кажется, с жаждой пьешь его. Изредка колесо натыкалось на спрятанное в песке корневище, редким толчком вздрагивала повозка, и тогда невольно хватался за автомат. Но вокруг такая блаженная тишина и такой покой, что снова успокоишься, расслабишься. Временами где-то вдали дятлом стучали короткие автоматные очереди, одиноко ухал взрыв гранаты. Но это почему-то не пугало и даже не настораживало. Долго еще будут прорываться на мирной земле нашпигованные войной болезненные, а то и смертельные нарывы.

Куда еду — не знаю. Просто за лагерем попалась узкая малоезженная дорога. Выехал на нее и свернул налево. Должна же она привести в конце концов в какое-нибудь селение.

Ехал не так уж долго. Лес как-то внезапно поредел, расступился, и сразу же по сторонам начались огороды, обнесенные длинными нестругаными жердями. Впереди показались утопающие в молодой зелени дома. Настораживала звонкая тишина: ни лая собак, ни крика петухов. Может, село покинуто жителями, а может, фашисты никого и в живых не оставили? А может?.. Кладу на колени автомат, всматриваюсь в безлюдную улицу и тихие пустые дворы.

— Здравствуйте!

Вздрагиваю от неожиданности. Облокотившись на жердь изгороди, пристально смотрит на меня невысокий круглолицый человек в полувоенной форме и с расстегнутой кобурой на животе.

— Русский солдат?

— Русский.

— Советский?

— Советский.

Шумно продирается через мелкий кустарник, кидается в объятия.

— Первого нашего советского солдата вижу… Дорогой! Как рад! Я — командир местного партизанского отряда. Десантник. Посмотри мой документ…

Слышится легкий нерусский выговор. Похоже — татарин или башкир. Молча читаю какой-то текст с печатью на белом шелковом лоскуте. Кажется, действительно партизан. Немного навеселе по вполне понятной причине — победа! Но почему один? Где отряд? А впрочем, какое мне дело?