Слово солдата

— Мы все еще настороже, — поясняет партизан. — По лесам бродят фашисты, разбитые в Праге.

Говорю, почему заехал в это село, что мне надо.

— Отдать бы кому-нибудь лошадей вместе с повозкой…

— Как отдать? — удивляется партизан, все еще не понимая, в чем дело.

— Да просто так. Это трофейные. Мне они уже ни к чему.

Партизан минуту молча смотрит на меня, а потом громко хохочет.

— Поехали.

Медленно едем по широкой, заросшей спорышем улице. Вдали, должно быть на перекрестке, маячат какие-то вооруженные люди.

— Не бойтесь. То наши, партизаны, — успокаивает меня мой спутник.

Смотрю на пустые подворья и не знаю, что делать. Может, отдать коней партизану? Да, видать, он в этих краях тоже человек временный. Да и зачем они ему? Война-то кончилась…

В одном из дворов замечаю невысокого худощавого старичка, чопорно одетого, в чистом поношенном костюме. На голове — черная войлочная шляпа. Подворье небогатое. Подгнил, покосился дощатый забор. Ворот вовсе нет. Малохоженый двор густо зарос травой.

С ходу въезжаю на подворье.

— Здравствуйте!

Старик минуту молча смотрит на меня влажными глазами, а потом срывает с головы шляпу, кидается мне на грудь, судорожно вздрагивает…

— Братушки… Братушки…

Не все понимал я, что говорил старый словак. В меру своих возможностей помогал партизан. Но и без переводчика было понятно, как много принесли горя в эти благодатные края фашисты, как долго ждали здесь своих братьев-славян.

Я спешил. Нельзя мне было долго задерживаться в этой незнакомой глухой деревеньке, а потом в одиночку идти по пустынной, еще не безопасной лесной дороге, где всякое может случиться.

— Лошади, корова есть? — спрашиваю старика.

Он грустно качает головой и разводит руками. Думается, понял он мой вопрос по-своему. Может, нужно мне поменять лошадей, а может, и взять их, как это часто бывало за все эти годы для какой-то солдатской нужды. Не знаю уж почему, но мы вместе осмотрели маленькую пустую конюшню с терпким, знакомым с детства запахом сухого навоза, заглянули в такое же осиротевшее стойло, где, должно быть, когда-то стояла корова. Почему-то представилось, как, вернувшись с солнечных лесных полян, она блаженно вздыхала и жевала жвачку. Под деревянным навесом покрутил заржавевшую ручную соломорезку, заглянул в ясли с остатками потемневшей прошлогодней соломы.

— Где же молодые хозяева, папаша?

Заблестели, затуманились старческие глаза. Так и не понял я до конца, кого убили фашисты, кто еще не вернулся из партизанских гор и с кем живет он сейчас в этом низком, потемневшем от времени доме под красной черепичной крышей.

— Держи, папаша. Хозяйствуй, — передаю старику в руки ременные вожжи.

Тот все еще не поймет, что происходит, смотрит растерянно и жалко.

— Бери, говорят! От подарков не отказываются, — хохочет партизан и что-то втолковывает ему на непонятном мне наречии.

Тишина. Гнедой подручный конь молча косит на нас темный, как спелая слива, глаз, нетерпеливо фыркает и тянется к молодым побегам зеленой травки…

Назад возвращался я той же пустынной лесной дорогой. Ребята ждали с нетерпением, сожалея, что я уехал один: в лесах еще было тревожно.

— Ну как? — с грустью спрашивает Манженко.

— Нормально…

Словно тут же, за кустами, ждал моего возвращения и старшина роты.

— Ну что, пулеметчик, оприходовал лошадей?

— Оприходовал…

Старшина пытливо и строго смотрит мне в глаза, чем-то явно обеспокоенный.

— Ну… Отдал, небось, кому попало? Лишь бы с рук?

— Что вы, товарищ старшина. Бедняку.

— А плату брал?

— Да что вы, товарищ старшина, в самом деле! Какая там плата!

— Тогда порядок.

Старшина вдруг весело засмеялся.

— А кнут-то для чего оставил?

Только теперь я заметил, что вернулся с тем самым трофейным кнутом, которым мы лихо нахлестывали лошадей на дорогах последних дней войны. Швырнул в кусты. Все дружно и как-то облегченно захохотали.

…Иногда в бессонную ночь мне вдруг придет на память тот далекий день моей молодости, появится, встревожит сердце волнующая мысль: а ведь кто-то, должно быть, помнит в том словацком селе и сейчас, как в майский день 1945-го высокий и худой советский солдат в линялом обмундировании и обмотках до самых колен подарил их старому односельчанину, а может быть, и родителю, пару трофейных лошадей с повозкой. Жаль только — не знаю названия той деревеньки, не знаю фамилии того старика. Смутно помнятся только некоторые детали той местности: стояли мы в молодом невысоком лесу, как говорили, в четырнадцати километрах от Праги, около небольшого городка Мнишек. Неподалеку виднелись какие-то взорванные шахты. Из заваленных ям ручьями текла чистая холодная вода. Что поделаешь: время многое стерло в памяти…

И еще одно, что помнится хорошо: войну закончил в 72-й гвардейской стрелковой дивизии, о которой так хорошо и сердечно написал Олесь Гончар в своих «Знаменосцах».

И. Н. Бывших БЕЗ ЕДИНОГО ВЫСТРЕЛА

© И. Н. Бывших, 1989.

— Иван, быстрее в штаб, тебя командир полка вызывает, — слышу сквозь сон голос Володи Жданова — дежурного по взводу пеших разведчиков.