Слово Ветра

Марьяна. Уже третью ночь подряд мне ничего не снится, а очередной рассвет в доме Осиных не приносит ничего, кроме слёз. С ними на глазах я просыпаюсь, с ними пытаюсь жить, с ними проваливаюсь в сон почти под утро.

Время не лечит. Горечь утраты не теряет силы, а чувство вины перед отцом растёт как снежный ком. Никогда не думала, что желание обнять папу и сказать ему о самом важном, может стать настолько мучительно огромным, что не уместится ни в сердце, ни в голове, ни в мыслях. Мне хочется выть. До жгучей рези в глазах — снова увидеть его скупую улыбку. До немой хрипоты — вдыхать удушливый запах его сигарет, только чтобы папа был жив. Но я опоздала…

Ещё и мама спускает на меня всех собак, не позволяя даже помочь с организацией похорон. Все мои звонки остаются без ответа. Попытки вернуться домой упираются в закрытую дверь. Мать не перестаёт винить меня в гибели отца и делает это весьма жестоко… Впрочем, я даже не пытаюсь спорить. Да и какой смысл? Я сама готова спалить себя заживо от раздирающих душу несказанных вовремя слов, упущенных объятий и безвозвратно потерянных минут.

Эти несколько дней без папы напоминают местную анестезию. И вроде со всех сторон сочится привычная жизнь: мир даже не думал вставать на паузу — ему всё равно. Люди снуют по аллеям, спешат по делам, обсуждают новости. Они смеются. Пьют кофе со сливками. Любят. Дышат. А ты смотришь на всё это, даже пытаешься плыть по течению, но совершенно ничего не чувствуешь. Вакуум. Пустота. Отравляющая апатия. То, что когда-то казалось важным, теряет всякий смысл. А глупые мелочи, что всё это время лежали на поверхности, но оставались неприметными, кардинально меняют картину мира. Я вспоминаю, как в детстве держала отца за руку, как он ворчал, когда ночью заставал меня возле холодильника со стаканом молока и белёсыми усами над губами, как испуганно смотрел на мои ссадины после побоев Булатова или подмигивал перед тем, как высадить меня возле школы. Ерунда, сущие песчинки нашей жизни. Но как много, оказывается, они значат. Как сложно поверить, что больше ничего этого никогда не будет.

Папа не был простым. Часто требовал от меня невозможного и порой в своей агонии заходил за допустимую черту жестокости. Но отец всегда был честен со мной: и когда любил, и когда ненавидел. А я?

Прикрываясь пеленой из обид, я сама от него отвернулась, вычеркнула из своей жизни. Так хотела его проучить, доказать, что права, что сильная, носом ткнуть в непростительные ошибки и наконец обрести свободу. Что ж! Я своего добилась. Только что делать с этой чёртовой свободой сейчас не приложу ума.

Я всё больше похожу на собственную бледную тень. Эмоционально отупевшую, совершенно потерянную и беспомощную. Апатично слоняюсь по дому Осина. На автомате ухаживаю за Марусей. Равнодушно внимаю словам Сергея Петровича, особо не вникая в их смысл. А сама, как заядлый наркоман, каждое утро жду новостей из клиники о состоянии Влада, а получив свою дозу надежды, снова проваливаюсь в бездонный океан скорби.

— Вы проснулись? — осторожно постучав, в дверь гостевой спальни заглядывает хозяйка дома, Марина Ивановна.

Полноватая, невысокая, с русыми волосами до плеч и грустной улыбкой на лице она до безумия похожа на Влада. Точнее, наоборот… Но это неважно. За те дни, что мы с Марусей провели в её доме, она ни разу меня ни в чём не упрекнула, не сорвала злость за сына, не пыталась задеть словом. Хотя уверена, моё присутствие её мало радует, все больше напоминая о Владе и наших общих ошибках.

— Да, проснулись. Доброе утро! — отвечаю осипшим от бесконечных слёз голосом, пока Маруся старательно прячется за мою спину.

Крохе неуютно в этом огромном доме. Впрочем, как и мне… Слишком много ненужных воспоминаний оживает внутри этих стен.

— Вот и хорошо, — кивает мама Влада, чуть дольше задерживая взгляд на Русе. — Пойдёмте завтракать, девочки!

Как бы сильно я ни винила семью Влада в несчастной судьбе Маруськи, сейчас я благодарна Осиным за поддержку. Знаю, как им самим непросто, как больно за сына, но и Сергей Петрович, и Марина Ивановна заботятся о нас с крохой, как о родных, согревая пусть и запоздалой, но искренней любовью.

— Марьяна, я всё же настаиваю, чтобы вы с Русей улетели сегодня вместе с Мариной и Владом, — Осин-старший провожает взглядом редкие капли дождя, стекающие извилистыми ручейками по лобовому.

Я сижу рядом, на пассажирском. Кутаюсь в чёрный плащ с чужого плеча и никак не решаюсь выйти из уютного седана. Вид городского кладбища за окном — сродни точке невозврата: я всё ещё не готова сказать отцу «прощай».

— Я не могу, — хриплю в ответ, а дальше — снова слёзы.

— Маруся без тебя не поедет, — Осин крепче сжимает руль. — Она как чувствует — не верит. Всё ещё боится нас с Мариной.

— Я не могу, — повторяю громче, глядя на серое небо, которое плачет сейчас вместе со мной.

— Ладно, — не настаивает мужчина. — После поговорим.

Мы приехали сюда чуть раньше времени в надежде, что хотя бы сейчас мама меня не прогонит и позволит проститься с отцом.