Слово живое и мертвое

И дальше во всем сохранен именно дух Шоу, идет ли речь о том, как он состряпал свои первые предлинные романы (actually produced five long works in that form); о том ли, что нормальное зрение, то есть способность видеть точно и ясно (conferring the power of seeing things accurately – заметьте, навязчивые вещи, по-русски излишние, в переводе отсутствуют) – величайшая редкость… и я… представляю собой… редкое и счастливое исключение (I was an exceptional and highly fortunate person optically)… Тут-то я наконец и понял причину моих неудач на литературном поприще (I immediately perceived the explanation of my want of success in fiction) – я видел все не так, как другие люди, и притом лучше, чем они.

Так – страница за страницей: разговорно, просто, изящно, никаких натяжек, ни малейшей тяжеловесности, а она была бы неизбежна при формально точном переводе. И неизбежно умертвила бы позванивающее затаенным смешком и тут же взрывающееся язвительным хохотом живое слово остроумца Шоу.

Напомню еще жемчужинки в переводе Холмской, взятые, что называется, с противоположных полюсов: «Нищий» Мопассана… и знаменитый «Бочонок амонтильядо» Эдгара По. Тем и отличаются работы мастеров-кашкинцев и среди них О.П. Холмской: в переводе для них словно нет невозможного, нет автора, чей стиль они не сумели бы прочувствовать и передать по-русски.

От миссис Уоррен до Маугли

Удивительно разносторонним переводчиком была и Нина Леонидовна Дарузес. Сопоставьте выхваченное наудачу: остро сатирический «Мартин Чезлвит» Диккенса – и рассказы Мопассана, всего-то несколько, но среди них такие значительные, как «Старик» и знаменитое «Ожерелье»; приключения наших друзей детства Тома Сойера и Гека Финна – и один из самых известных жестоко обличительных рассказов О. Генри «Дороги, которые мы выбираем». Богатейшая палитра, нелегко тут выделить что-то «самое-самое», особенно поражающее мастерством перевоплощения. И все же рискну назвать перевод, так сказать, из ряду вон.

Театральному зрителю хорошо знакома «неприятная», по определению Шоу, безжалостно сатирическая его пьеса «Профессия миссис Уоррен». Вот где Н. Дарузес изумляет глубиной проникновения в своеобычную колючую стилистику автора.

Надо ли пояснять, что перевод пьесы – искусство еще посложнее, чем перевод прозы: когда читаешь глазами, легче воспринимаешь даже очень сложно построенную фразу, на худой конец можно ее перечитать. Реплику, произносимую со сцены, уж непременно надо построить так, чтобы она не просто прозвучала по-русски, но не оказалась бы мученьем для актера, не пришлось бы ему, что называется, вывихнуть язык, и чтобы на слух она сразу была внятной зрителю.

В первой же сцене добропорядочный и чувствительный мистер Прэд беседует с юной Виви, тоже вполне добропорядочной, но притом весьма самостоятельной и отнюдь не чувствительной; она покуда понятия не имеет, чем занимается и на какие деньги дала ей образование ее мамаша.

Прэд …Как я рад, что ваша матушка не испортила вас!

Виви. Чем это?

Прэд. Ну, вас могли вырастить очень чопорной (making you too conventional)… Я всегда опасался, что ваша матушка злоупотребила (would strain) своим авторитетом и воспитает вас в самых строгих приличиях … (to make you, буквально: чтобы делать вас! – very conventional).

Виви. А разве я вела себя неприлично? (Oh! have I been behaving unconventionally?)

Прэд. О нет, боже мой, нет! То есть это не то, что принято считать неприличным (At least not conventionally unconventionally)…

Очень выразительно, без формалистического непременного повторения обыграно слово conventional (его корень и обычное значение – приличия, условности).

Прэд разговаривает учтиво, фраза у него мягкая, плавная:

– Как это хорошо, что вы заняли третье место на экзамене по математике. Именно третье. Первое место всегда занимает какой-нибудь рассеянный, чахлый юнец, который заучился чуть ли не до смерти (a dreamy, morbid fellow, in whom the thing is pushed to the length of a disease – буквальный перевод был бы тут сложен до непроизносимости, а смысл и тон перевода у Н. Дарузес безукоризненно верны).