Слово живое и мертвое

Окончание „мен“ в составных словах, как правило, вообще не нужно, ведь английское man — это человек, и куда лучше сказать полицейский, чем полисмен. Но одни об этом просто не задумываются, а другие полагают, будто так „колоритнее“, забывая, что переводная книга должна все же стать явлением русской литературы, должна читаться так, как будто она написана по-русски, а не на каком-то особом гибридном языке.

Вспоминается: в начале века Игорь Северянин (а он ведь славился словесными изысками и нововведениями) вложил в уста влюбленной женщины такое:

Нельзя ли по морю, шоффэр? А на звезду?

Так и писалось тогда на французский манер это новое, редкостное слово. Минули десятилетия, шофер давно потерял всякий привкус изысканности, понемногу его заменяет водитель — простое и ясное слово чисто русского строя.

И стоило послушать, как в наши дни водитель такси, просидевший сорок лет за баранкой, брезгливо рассказывал: „Теперь всякий мальчишка — хоть не безусый, а бородатый да гривастый, мода такая — не обратится к тебе по-людски, а все шеф да шеф. И откуда они только набираются…“

В самом деле, откуда? Из кино? Из книг? Понаслышке от приятелей, побывавших за границей, от туристов?

Мальчишке, может, и невдомек, что не все стоит перенимать и не всем щеголять. Но в сотый раз спросим себя: кто же должен прививать ему вкус, чувство меры, бережное отношение к родному языку? А заодно — и уважительное отношение к человеку, с которым разговариваешь?

И кто будет прививать работнику слова, говорящему и пишущему, уважение к языку, на котором мы все говорим с колыбели, на котором обращаемся к читателю? Кто, если не мы сами — литераторы, редакторы, учителя?

Когда-то Ильф и Петров живо изобразили одноэтажную Америку и своего проводника по ней, его кар и неизменный возглас „Шурли!“. Но в наши дни поездки за рубеж не редкость. И каждый пишущий спешит украсить статью, очерк, путевые заметки, роман новыми штрихами „местного колорита“. На русской странице уже чуть не половина слов — чужие. Начинает рябить в глазах.

Зачем в придачу к США, Америке, Соединенным Штатам (подчеркиваю — не в устах „модернового“ стиляги, просто в заметках хорошего писателя) непереведенное Юнайтед Стейтс?

В семье двое детей — бой энд гёрл. Почему не сын и дочь, мальчик и девочка? Для „колорита“ хватило бы уже известных кока-колы, джина, виски — так нет же: люди ужинают жареными чикенз, покупают „бутылочки с джинжер эль“, потягивают оранджус. Писавшийся у нас когда-то на французский манер оранжад давным-давно уступил место апельсиновому соку — зачем же теперь его переводить на английский?

Зачем читателю спотыкаться о джинжер эль, да еще почему-то несклоняемый?

Конец 1971 года. В Нью-Йорке — митинг сторонников мира. По словам журналиста, оратор призывает: „Все, кто требует… немедленного прекращения войны, кричите „Ай“!“.

— Ай! — мощно ответил зал.

— Ну, а те, кто хочет победы во Вьетнаме, кричите „Ней“! — Гробовое молчание».

Что это значит? По смыслу читатель угадает: да и нет. Но сперва его наверняка смутит это «ай». Оно не похоже даже на знакомое многим «йес». А у нас ай — вскрик боли, испуга.

В газетном очерке четырежды введена сабурбия — спрашивается, чем автору очерка не угодил пригород? Тут же четырежды басинг с пояснением в скобках: «от слова bus — автобус». Без счета — десегрегированная школа и еще многое. Даже не поймешь, на каком языке это написано! Все это можно передать по-русски: совместная школа, совместное обучение белых и черных, школьные автобусы и «битва» за них.

А уж с сабурбиями надо воевать без пощады, не то скоро нам придется читать по-русски с помощью английского словаря!

Обязан ли каждый читатель знать, что такое тенцент, тьютор, инициация, блэк-аут?

Кстати, их нет в обычных словарях русского языка: ни в многотомном академическом, ни даже в словаре новых слов. И все же в одном переводе почтенный профессор вспоминает юность, однокашников — и… тьютора (почему бы не по-русски — наставника, учителя?). У другого переводчика в хорошем романе — «инициация перед путешествием», а человек просто готовится к путешествию, ждет его, предвкушает.

«У меня наступил блэк-аут»! И это даже не с английского, это Ст. Лем! A blak-out здесь значит — я потерял сознание, у меня потемнело (помутилось) в глазах.

Зачем писать, не переводя: «честный серв» (по смыслу раб, слуга, в других случаях — приспешник, прихлебатель, а то и подхалим)?

Зачем в повести (не в учебнике географии!) раз десять — эстуарий, отчего не устье реки? Зачем нужен трен жизни вместо образ? Может быть, это ирония? Ну, а отленчевались?