Случай на станции Кречетовка (СИ)

Сущность предстоящей работы старший майор Синегубов — начальник Транспортного управления излагал в течение сорока минут. В остальном капитан госбезопасности Воронов обязан разобраться сам, додумать детали операции, избежав казусных ситуаций по причине неразберихи войны и ведомственной конкуренции, просчитать действия так, чтобы самому не попасть в вагон некурящих. Впрочем, «регалий» уже и не жалко, главное не завалить порученное Николаем Ивановичем дело, как Сергей понимал — заведомо дохлое для остальных сотрудников управления.

Вспомнилось, как поехал в очередную командировку, в поезде, расстелив под харчи газету, он случайно напал на приказ народного комиссара обороны от второго марта. В память четко врезались непререкаемые формулировки Верховного. Маршала Кулика обвинили в «пораженческом поведении, невыполнении приказа Ставки, несанкционированном оставлении Керчи и Ростова», в пьянстве, разврате, служебных злоупотреблениях и даже воровстве. Так, ведь то — Маршал Советского Союза, и тот «погорел как швед под Полтавой», а уж капитана «тайного» ведомства запросто сотрут в порошок и памяти не останется. Впрочем, Воронов заведомо не строил иллюзий на собственный счет. Уж слишком много на памяти чекиста оборвалось блестящих карьер, порушилось человеческих судеб людей честных, да, и невиновных в предъявленных преступлениях.

Да ладно, уж там генеральских карьер… Двух его закадычных приятелей — старлеев Димку Щеглова и Степку Шубина расстреляли в тридцать седьмом по доносу одного мудака, которого самого шлепнули год спустя. Димку взяли дома, а Степку прямиком из управления, среди бела дня. Парень держался молодцом, заверял опешивших очевидцев, что произошла ошибка, разберутся и вернут обратно. Но глаза Степана, прежде чистые и лучистые, доверчиво распахнутые в жизнь, сразу же поменяли жизненный настрой. Нет, в них еще не было первородного ужаса, но уже неотвратимо вкралась внутренняя мука и грусть преданного остракизму парии.

Считается, что через зрительный образ нельзя заразиться физической немочью, ибо нет прямого телесного контакта. Но бацилла несчастья, гнездившаяся в глазах Степана Шубина, уже проникла в Сергея, разрастаясь, стала болезненно посасывать под ложечкой. Душа саднила с утра, томило ощущение уготованной лихой участи. Потом тоскливо-тревожная юдоль отступала, перемалывалась с течением дня, чтобы внезапно кольнуть, ущемить от вскользь услышанного слова — намека на страшный исход. Да и часто стала посещать подлая каверзная мыслишка: «А, что?!». А что, если сослуживцы после применения спецсредств покажут на него, машинально так упомянут с недомолвкой… Понять то можно… Животная боль низводит человека до скотского состояния, превращает в безвольный субстрат. Не признаваясь себе, на уровне подсознания, Сергей затаенно ждал развязки, краха всего и вся. Но друзья не оговорили товарища. Спасибо парням за это, и вечная память…

Как каждый чекист в те неспокойные годы, Воронов приучил себя помалкивать, сдерживать эмоции, внешне спокойно наблюдал произвол и несправедливость, царящие в родном ведомстве. Сергей стал завидно сдержанным, даже сухарем, вовсе исключил откровенные разговоры, а уж тем паче душевные излияния. Мужчина заведомо избегал дружеских застолий, да и вскоре перестал выпивать. Кстати, и остальные поступали в принципе так же, безмозглых дураков и пустопорожних болтунов в органах не держали. Старая русская пословица — «от сумы, да тюрьмы не зарекайся», — для чекиста имела конкретный смысл. «Дамоклов меч» внезапной, а случалось и необъяснимой кары, считался, пожалуй, главным атрибутом той нелегкой профессии. Но, видно, судьба берегла его.

И вдруг 15 декабря 1938 года! Причина способная выхватить не только из обыденной жизни и забросить на тюремные нары, но и стать весомым поводом исключительной меры… Имя этой причины — Чкалов! Оставалось, только Бога молить, чтобы пронесло…

* * *

Анкета самого Воронова кристально чиста. Коренной Москвич. Хотя по метрике, родился в знаменитом старинном селе Всехсвятском, уже с начала прошлого века ставшем шумным городским пригородом. Лет десять спустя после официального вхождения села в состав Москвы, село переименовали в поселок Усиевича в честь знаменитого революционера. Однако по старинке местность и теперь называют Всехсвятским, несмотря на разросшийся кооперативный сектор «Сокол» и даже открытую в начале осени тридцать восьмого одноименную станцию метро. А трамвай там появился аж в двадцать втором году. Всехсвятское заслуживает тщательного краеведческого экскурса. Будь Сергей свободным энтузиастом, непременно посвятил бы себя этой задаче, уж слишком много знаменательных и даже таинственных событий связано с родными местами.