Случай на станции Кречетовка (СИ)

За что Сталин благоволил к нему, почему позволял столь многое? Ответ простой. Иосиф Виссарионович видел в Валерии себя молодого. Коба в юности и молодости был столь же порывист, резок, отчаян и беспримерно отважен. Как и Валерий, вождь происходил из самых низов социальной лестницы. Пролетарии — сын сапожника и сын котельщика. И тому и другому приходилось с боем пробиваться в жизни, упрямством и кулаками. Это были лихие романтики, которые жаждали приключений и находили напасти на бедную голову. Много чего объединяло летчика и генсека по душевному складу, и еще их роднила вера в справедливость. И пусть каждый понимал ее по-своему, но по сути это было чисто христианское мировосприятие. Они творцы абсолютно нового мира, каждый на своем месте, но это именно так… И потому слова Спасителя: «Не мир пришел Я принести, но меч…», — имели для них, навсегда отвергших старый миропорядок, сакральный, путеводный смысл.

Конечно дистанция между Валерием и Сергеем, как тот не заставлял себя думать противное, не явственно, но ощущалась. В последний год нечасто, но случалось, товарищи захаживали в московские ресторации. Естественно, взоры присутствующих обращались на Чкалова, в зале шелестел приглушенный шепот восхищения, сам факт лицезреть знаменитость приводил людей в судорожный трепет. Да уж, какое тут застолье, а просить отдельный кабинет, ну это, считалось позорным жлобством. Так скомкано, как на иголках просиживали, дай Бог, по полчаса…

Общались чисто по-дружески, Валерий не позволял себе заносчивости, снобизмом по жизни не страдал. Что до отношения окружающих — пусть себе думают, что капитан-чекист пустое место на фоне яркой звезды…

Но иногда приятелям удавалось откровенно побеседовать. Пару раз Сергей заходил к Валерию в контору летчиков испытателей на родном Менжинском. Валерию Павловичу полагался отдельный кабинет с адъютантом. Говорили о многом, но об авиации сущую малость, хотя по логике только эта тема и должна их интересовать. Но оба понимали, что досконально знают о самолетах и летчиках, и толочь по-пустому воздух не собирались. И по негласному уговору конкретных вопросов работы каждого старались не касаться. Конечно, болтали о женщинах, о театральных премьерах, о самородках и выскочках-самозванцах в Московском коловращении. И уже серьезно обсуждали то, чем жила страна, что тревожило советских людей — извечный вопрос, тему газетных передовиц и кухонных сплетен, тему войны и мира. Оба отчетливо понимали — сражения с Гитлером не миновать.

В последнюю встречу Валерий Павлович сказал о неожиданном предложении «Отца» стать Наркомом внутренних дел. Валерий, даже пошутил, мол, сам ничего не петрю — возьму тебя замом. Новость ошеломительная! Чем руководствовался Сталин, какую игру затевал лидер страны? Вождю, разумеется, известно, что Чкалов не интриган и не царедворец. Народный герой не займет выжидательной, оборонительной позиции, начнет рубить с плеча и наломает много дров, и без того слишком много наколотых предшественниками. И еще, как поведет себя хитрожопая лиса, — «человек в пенсне», обойденный в ожиданиях, способен на гнусную подлость. Воронову ли не знать о художествах кавказца — мягко стелет, да жестко спать…

Сергей остро ощутил запах смерти, что бы там не говорили, наличествует такой специфический запах, когда «старуха с косой» уже рядом. «Букет» тот сродни густому вековому настою в старинном полутемном костеле, воздух пронизан предвкушением органного хорала и уже заряжен энергией предстоящего урагана музыки.

Воронов сказал Чкалову:

— Откажись немедля! Валер, представляешь пропасть, куда сдуру загремишь, зачем взваливать такой крест? Или забыл Данте… помнишь, дал почитать в Егорьевске пухлый томик… Или только о девках высматривал? Там начертано над вратами ада — «Оставь надежду, всяк сюда входящий…»

Сергей по службе уже знал, что над воротами первого фашистского концлагеря, открытого в тридцать третьем году, висит такая же надпись. И чекист счел, слова флорентийца, взятые у Иоанна Богослова, сполна отвечающие остроте момента. Он страстно хотел уберечь Палыча от опрометчивого шага, потому и настойчиво убеждал Валерия не вляпаться в такое дерьмо.

— Ты сам, Серега, хлебаешь ту тюрьку полной ложкой! — последовала резонная реплика Чкалова.

Что мог он ответить… Воронов пришел в органы, еще руководимые железным Феликсом, когда декларировались холодная голова, горячее сердце и чистые руки. Сергей и не изменил заветам старых чекистов-партийцев. Да и отец одобрил выбор сына, благословил того на бескорыстное служение партии и народу. Другое было время, но вот смысл выходил один, — ходу назад уже нет…

Друзья поняли аргументы друг друга. Валерий Павлович уверил Сергея, что и сам не намерен коренным образом менять собственную судьбу, да и масштабы уж слишком невероятны, а он только комбриг. Вроде бы на том и решили… Жизнь, как бы, стала на место. И вдруг, Валерия Павловича не стало…

* * *