Случай в Кропоткинском переулке

— Не рано, Володя, не рано. Если сейчас не появятся люди, которые будут разговаривать с ним правдиво и спокойно, как мы с тобой, то позже появятся всякие истеричные и диссидентствующие… Я же не говорю, что только наше государство обманывает, — Жуков опять повернулся к Алексею. — Любое государство обманывает, Лёша, любое. Ленин не раз повторял, что государство — это аппарат насилия. Оно применяет свою силу всюду. И не всегда эта сила физическая. Обман и казуистика на государственном уровне, которые мы называем идеологией, — тоже сила. В капиталистических странах государство дурит голову своим гражданам одной идеологией, в социалистических странах — другой… Лучше, чтобы об этом ему сказали мы, а не всякие сдвинутые на антисоветчине подлецы. Это то же самое, что просвещать его в области секса. Лучше об этом расскажешь ты (честно, спокойно, внятно, без сальных улыбочек), а не вонючая шпана в подворотне, которая сразу придаст этой теме душок пошлости, запретности и непотребности…

— Хватит, Коля! — оборвал его Владимир. — Достаточно. Незачем ему голову забивать… Ему сейчас о другом думать надо. Восьмой класс всё-таки. Государственные экзамены на носу!..

— Так, дорогие мужчины, — за спиной Алексея появилась мама, — может, приступим к чаю? Если готовы, тогда освободите кухню, я займусь тортом…

* * *

Жуков повернул ключ, «москвич» неохотно завёлся.

— Мне кажется, ты зря ведёшь с Володей эти разговоры, — жена устроилась на заднем сиденье.

— Почему?

— Он побаивается… Стал побаиваться тебя, Коля. Искренность ушла из него. Раньше он был совсем другой.

— Брось, Галка, мы с Вовкой столько лет дружим, — Жуков скривил губы, недовольный словами жены. — Чего ему бояться?

Галя пожала плечами и не ответила.

— Ты на Володьку зря думаешь плохое… Просто у него настроение сейчас неважное…Завёл он себе кого-то…

— Любовницу? И это серьёзно?

— Хочет разводиться. Но никак не решится. Ты же знаешь, как в нашей системе на разводы смотрят. Связь на стороне — это аморалка, а уж семью разрушить — тут три шкуры на партсобрании спустят. Вдобавок, очень переживает из-за Алёшки, боится, что для сына это будет тяжёлый удар… Он Алёшку безумно любит, для него сын — единственное сокровище. Милка ведь долго не могла забеременеть, ребёнок поздний…

— И давно у Володи связь на стороне?

— Месяцев шесть встречается уж с этой… Лера, что ли, зовут её… У него помешательство какое-то на ней. Любовная слепота. Яркая внешне баба, но примитивная. На кафедре политэкономии преподаёт в МГУ.

— Ты её знаешь?

— Видел.

— Ладно, разберётся как-нибудь сам. Побалуется и успокоится. Возраст у него такой, — сказала Галя.

— Какой?

— Перевалил за сорок. Для многих мужчин — психологический барьер. Всякие брожения, искания, терзания, кусание локтей, боязнь упустить что-то и наверстать упущенное, тяга к адюльтеру. Это я как врач говорю.

— Мы с ним почти ровесники, Галь. Я ненамного старше, — засмеялся Жуков. — Может, мне тоже поискать что-нибудь на стороне? А что, всё-таки — психологический барьер…

— Я вполне серьёзно, — Галя наклонилась вперёд и коснулась подбородком плеча мужа. — Ты не лезь в его дела, не советуй Володьке ничего, а то он, как бы там ни повернулось, потом скажет, что ты виноват, что ты его счастье спугнул… У него есть склонность к этому.

— К чему?

— Искать виновных. И вообще поменьше разговаривай с ним…

— Слушаюсь, товарищ командир, — Николай посмотрел в зеркальце, перехватил взгляд жены и весело подмигнул ей.

Он был жизнерадостный человек, и Галя ценила в нём прежде всего его умение не впадать в уныние даже в самой неприятной ситуации. Несмотря на свою профессию, Николай всегда находил в людях лучшее, что в них было. «Дерьмо-то легче всего увидеть, — говорил он, — его даже искать не надо, оно всегда на поверхности плавает. А вот ты найди хорошее в человеке, вытащи это наружу и убеди человека, что главное в нём это, а не его дерьмо».

Когда его перевели на новую работу, он поначалу немного растерялся, очутившись в МГУ в должности одного из помощников декана факультета журналистики, но вскоре свыкся с новой и непривычной обстановкой. Больше всего поражали кляузы, поступавшие от старательных комсомольцев, ревниво «боровшихся за моральный облик» советской молодёжи: устраивались облавы в общежитиях в надежде «застукать» в постели у студента или аспиранта непрописанную девушку, сочинялись доносы о разговорах в коридорах, на кухнях и туалетах, сообщалось о «сомнительной» литературе у кого-то в шкафу… Казалось, психология нового поколения коренным образом изменилась, не оставив места твердолобому ура-патриотизму, но работа в университете доказала Жукову обратное и открыла кое-что новое: идеологическая платформа подавляющего большинства комсомольских активистов в действительности была лишь ширмой для их личных амбициозных планов, но настоящих политических убеждений у них не было, их интересовала только карьера, причём карьеру активисты стремились сделать по общественной линии, а не по специальности, которой обучались в студенты.