Случай в маскараде

И вместо одной чашечки на следующую же пиццу я положила полторы! Вскоре пицца испеклась, никто ничего не заметил – только гости кафе наверняка изумлялись, почему им так вкусно. Приехал следующий заказ, и я увеличила норму – две чашечки вместо одной! На здоровье. Радуйтесь и веселитесь. Да, я из России, но именно поэтому очень не люблю, когда люди голодают…

Fuck you! Раздался злобный голос. Моя чудесная пицца, от всей души посыпанная сыром, выехала из печки со съехавшей набок набухшей желтой шапкой – уродливая, непропекшаяся.

– Кто это сделал? – грозно спрашивал Джеф.

Но Салим – Салим не выдал меня. Только страшно извинялся и быстро делал вместо загубленной новую грамотную пиццу.

– Нужно брать чашечку сыра, одну, точно-точно, – едва Джеф отвалил, снова объяснял мне Салим, ласково и терпеливо, как ребенку.

Я кивала, красная как рак.

Часам к одиннадцати вечера в «Пицце» стало тихо, смолкли телефоны, наша веревочка больше не дергалась, посетители исчезли. Мы с Салимом стояли и ждали заказов, но их не было. Мы разговорились. Салим приехал в Лос-Анджелес из Пакистана два года назад, приехал надолго, может быть, навсегда.

– А ты?

– Я? Я учусь в университете, пока только три месяца, потом, наверное, вернусь в Россию…

– А сколько тебе лет?

– Двадцать два, – бормотала я. Что это он прям так сразу?

– Отлично. Мне тридцать, – сказал Салим и сейчас же уточнил: – Ты замужем?

Я молчала. Он страшно напрягся, замер. Не стоило его мучить.

– Нет!

– Тогда выходи замуж за меня! – выдохнул Салим.

Я посмотрела ему в глаза. Он был совершенно серьезен.

– Замуж?

– Замуж!

– Шутишь!

– Нет, нет, – он почти отчаянно завертел головой. – Выходи. Ты не думай… Мы всё оформим, документы, паспорта, и будем жить здесь вместе. Я муж, ты жена, вместе в Америке.

Я поперхнулась.

– Но мы знакомы всего несколько часов…

– Я и так вижу, что ты хорошая, – немедленно обезоружил меня Салим.

– Послушай, но у нас разная вера. Ты мусульманин, я христианка.

Этот аргумент казался мне совершенно убийственным.

Я слышала, что мусульмане на христианках не женятся. Никогда.

– Не страшно! – заверил меня Салим. – Бог один, Христос, Аллах, Будда – какая разница. Да к тому же тут не Пакистан – мы в Америке, здесь все веры хороши. Соглашайся!

Я обещала подумать. Салим благородно ответил, что совсем меня не торопит. Надо сказать, что благородства его хватило даже на то, чтобы никогда уже не возвращаться к этому разговору.

Моя лос-анджелесская жизнь переменилась. Рядом появились наконец понятные и теплые люди. Владельцем «Пиццы» был пакистанец, и работали здесь в основном его соплеменники – молодые смуглые ребята, все как один добрые, простые, низенькие. Они гортанно и громко говорили с Салимом на родном языке, со мной робко и тихо шутили по-английски. И только посуду мыл мексиканец – маленький толстый Антонио, отец пятерых детей. Про детей мне рассказал Салим – Антонио не говорил по-английски.

Высокая белая девушка из Европы, которая к тому же учится в университете, – воспринималась здесь как существо инопланетное, экзотическое. Все были со мной обходительны, даже Джеф не смел на меня покрикивать, как на других. Но больше остальных, не считая, конечно, Салима, меня полюбил Антонио. Английского он не знал, буквально совсем, зато имя мое выучил мгновенно. И едва я входила на кухню, где он тер сковородки, начинал распевать его на все лады: «О Майя, о-о-о, Майя, Майя, а-а-а». Иногда уточнял: «I love you». Он явно мучился и хотел добавить что-то еще, может быть, поболтать со мной хоть немного, однако – язык, и потому каждый вечер, завидев меня, он все так же радостно, но бессильно пел: «О Майя, о»…

Наши рабочие дни, нет, вечера и ночи почти неотличимо походили друг на друга. Несколько самых «горячих» часов мы с Салимом быстро сыпали на тесто топинги, закидывали сковородки с сырыми пиццами в печь. Выехав из печи, наши пиццы укладывались в коробки и разъезжались по городу. Или съедались прямо в зале. Ресторан закрывался в полночь. После этого мы тщательно мыли кухню, столики в зале, пылесосили и чистили ковры на полу.

Единственный здесь счастливый владелец машины, один из тех, кто развозил пиццы по клиентам, развозил потом и всех нас по нашим съемным квартирам.

Я возвращалась в свою каморку глубокой ночью. Лечь сразу было невозможно, почти беззвучно я включала музыку и медленно приходила в себя: расшнуровывала кроссовки, стягивала форменную одежду. Одежда, руки и волосы дышали густым, сдобным запахом печеного хлеба.