Случай в Семипалатинске

После боя на дороге сыщик обращался к будущей снохе на «ты». Барышня принимала это как должное. Она ответила:

— Да, я никогда не была в Петербурге, очень хочется его увидеть.

— Петербург само собой. Но я зову тебя в имение Нефедьевка Варнавинского уезда Костромской губернии. Лес, река Ветлуга, грибы-ягоды, охота и прочие чисто русские прелести. Имение майоратное, принадлежит братьям Лыковым-Нефедьевым в равных долях. Дает в год примерно двести тысяч дохода. Братья постановили делиться с сестрой, которая проживает в Париже. Так, чтобы получалось на троих поровну. Мне еще назначили ренту.

Анастасия была удивлена не меньше отца:

— Поразительно, что вы говорите! Николай словом об этом не обмолвился…

— Видимо, хотел тебя неожиданно порадовать потом… когда…

— Я понял! — закричал полковник. — Это он из порядочности. Николай Алексеевич не хотел казаться привлекательнее как жених, а надеялся только на подлинные чувства. Твои, Настя, чувства.

Тут сыщик решил, что пора откланяться, и побежал по делам дальше.

В пятом часу он вместе с помощниками ввалился в сартовский дом на Зубовской площади, где, по сведениям Шарипова, хранилась библиотека исламистов-фанатиков. Богатырь Есенгельды шел первым и выбивал двери. Лыков с Сабитом продвигались следом, сгоняя обитателей в одну комнату. Библиотека и правда обнаружилась. Но шпионской почты среди книг они не нашли.

Ближе к вечеру Алексей Николаевич вновь, в третий раз за день, пришел в полицейское управление. Он уже взялся за ручку двери, как вдруг сзади раздался предостерегающий крик Есенгельды:

— Берегись!!!

Сыщик резко развернулся. Посреди ларей Малого базара спряталась пролетка. В ней во весь рост стоял туземец и целился в Лыкова из ружья. Питерец метнулся в сторону. Раздался выстрел, пуля впилась в дверное полотно. Дальше случилось такое, что хоть стой, хоть падай…

Лошадь испугалась выстрела и рванула. Стрелок взмахнул руками и вывалился наружу. Причем его ружье осталось в экипаже, который в считанные секунды скрылся из виду.

Туземец вскочил и смешно заметался по площади. Есенгельды с Лыковым бросились его ловить. Минут пять все играли в догонялки, и в конце концов стрелка схватили.

Отдышавшись, коллежский советник прямо в кабинете полицмейстера устроил допрос пленнику. Документов при нем не оказалось, и по-русски он не говорил. Шарипов переводил с таранчинского.

— Ты знаешь, что тебя повесят за покушение на государственного чиновника? — грозно начал Лыков.

— Ну и пусть, — храбро ответил туземец. — Я хотел убить неверного. Я шахид и попаду в рай.

— И не расскажешь, кто тебя послал?

— Тот, кто послал меня, верит в Аллаха. А ты нет.

— Сабит Шарипов тоже верит в Аллаха, но он не нападает на русских. Нам не обязательно воевать, мы можем мирно жить бок о бок. А ты непременно хочешь меня убить. Коран, я слышал от мудрых толкователей, не поощряет этого. Тебе задурили голову и послали на верную смерть.

— Э, нет, — возразил таранча. — Если бы лошадь была приучена к стрельбе, я поразил бы тебя вторым зарядом и умчался. И сейчас сидел в ашхане и праздновал. А ты лежал бы мертвый.

— Э, нет — в тон ему ответил сыщик. — Ты не попал в меня сразу оттого, что я ловко увернулся. А от второго заряда спрятался бы в полицейском управлении. Видишь седые волосы на моей голове? Не просто так они поседели. Это опыт. Я аксакал в деле выживания. Скажи, как тебя зовут?

— Уразухун.

— А фамилия? Я, к примеру, Лыков.

— То, что ты Лыков, я знаю. Ты тюря, большой начальник, и опасный человек. Мне велели бить тебя в спину, иначе не снести головы. Вот, так и получилось…

— И ты не скажешь, кто тебя послал? В таком случае я мог бы ходатайствовать перед губернатором. Суд все равно приговорит тебя к смерти, он обязан это сделать. Но во власти генерала Покотило заменить виселицу на каторгу.

— Это не лучше, — отмахнулся таранча. — Я же знаю. Мулла все рассказал. Мы не выдерживаем в вашей Сибири. От ржаного хлеба начинаем болеть, а от непосильных работ терять силы. Все равно смерть, только мучительная.

— А вот и нет! Теперь правительство завело новые каторжные централы. Они не в Сибири, а в русских губерниях. И там нет тяжелых работ. Об этом мулла не говорил? Арестанты мастерят что-то или ухаживают за деревьями. Кавказцы и азиаты перестали умирать. Раньше, ты прав, они мерли как мухи, но теперь другое дело.

В глазах арестанта появилось сомнение. Коллежский советник продолжал наседать:

— Уразухун! Вот тебя казнят. Кому от этого будет хорошо? Твоя семья останется без кормильца. Сколько тебе обещали за мою голову?

— Семью жалко, ты прав…

— Скажи, сколько тебе обещали за меня?

— Сто рублей.

Лыков вынул бумажник, извлек из него четыре «радужных»[58].

— Вот сто рублей. Возьми и передай семье. Это большие деньги для них?

— На такую сумму они смогут прожить целый год.

— Забирай. И скажи мне, кто тебя послал. Тогда я буду просить губернатора о смягчении приговора.

Уразухун затравленно смотрел то на сыщика, то на банкноты. Потом лицо его исказилось:

— Ты меня обманешь. Я выдам единоверца, а ты заберешь деньги и с холодным сердцем пошлешь меня на виселицу.