Случайная любовь

«Если мы так будем идти, то встретимся у изгороди, – приходя в себя, подумал Сережа. – Но как ее утешить, сказать, как пишут в романах и твердят с «голубого экрана»: прости, дорогая, я по-прежнему тебя люблю! Но разве она, когда поцелуи не греют, поверит словам… Любовь – она в глазах, в выражении лица, в жестах, поступках, голосе…»

Конечно, он попросит у нее прощения. Ведь разве хотел он ее оскорбить?! Но поверит ли, простит ли она? А если простит, то останется ли у нее в общении с ним прежняя доверчивость, наивная ласка, оживление, в котором так мило сочетались чувственность, кокетство и ребяческая шаловливость?

«Подло и гадко, гадко и гнусно!» – испытывая чувство нравственной тошноты, думал он о своем поступке, шагая за ней.

Впереди появилась с неясными очертаниями тень. Она приблизилась, поравнялась с Юлей, затем с Сережей, и удалилась туда, откуда они пришли. Это была юная, такая же как и они, пара. Девочка была высокой и не уступала в росте широкому в плечах парнишке. И он и она были в белом. По тому как доверчиво ее головка прильнула к его плечу, а его рука обнимала ее за талию, можно было только догадываться о том, насколько далеко они зашли в любви, о серьезности их отношений. У Юли и Сережи, глядя на них, защемило сердце.

У изгороди Юля в нерешительности остановилась. Опершись одной рукой о кол, она стояла и слушала черноту ночи, ее такие знакомые, а теперь глухие звуки. Ветер прошелестел в вершине стоящей у берега ветлы, в хлеву крайнего к реке дома заблеяла овца, да далеко, непонятно и смутно, потянул гудок с проселочной дороги.

Понимала ли она Сережу? Понимала ли, почему так произошло? Да, понимала. Причиной всему был ее страстный, вырвавшийся из подсознания, первобытный крик.

А он вообразил, что она доступна, что с ней можно запросто и, потеряв голову, еще не зная чего! Неопытный, самолюбивый мальчик. Но разве виновата она, что страсть захлестнула ее, что она потеряла голову? И не он ли ее до этого довел? Разве она заслуживает, чтобы он с ней так обращался?

Сережа приблизился неуверенно, осторожно. Во всем его облике просматривалось раскаяние. Юля отвернулась, надула губки, но не уходила, ждала от него слов прощения, однако слова где-то застряли, не слетали с его губ.

Минуты бежали, а они молча продолжали стоять друг против друга. Им казалось, что молчат они уже вечность, и напряжение было такое, что в ушах стоял комариный писк. «Ну, что же ты молчишь?», – взглянув на него, подумала она.

Ей уже приходилось выслушивать от парней извинения. Раз на молодежной вечеринке она одному парню, как теперь выражаются «за надо» ударила по башке толстой книгой. Он, сразу же придя в себя, имитируя раскаяние, как сорока тараторя, стал изливать перед ней свою душу – но ее-то не проведешь!

В другой раз она повздорила с парнем из-за того, что после второй встречи он пригласил ее к себе, а она не пошла. Он понял, что поторопился и, извиняясь, не желая ее потерять, ища новой встречи, названивал в течение недели, а она, решив дать отставку, упорно не брала трубку.

А Сережа… Она чувствовала, как могут чувствовать только влюбленные, что в нем есть что-то такое, чем нельзя пренебрегать. У нее было странное ощущение, что она видит его насквозь, со всеми его несовершенствами и чем-то таким, что искупает его проступок и позволяет его любить. А что это такое – для нее необъяснимая загадка.

Сережа стоял и продолжал молчать. До встречи с Юлей он не предполагал, что может испытывать к девочке что-нибудь кроме мимолетного влечения. И вообще, его отношение до сих пор к девочкам было скептическим. Ему казалось, что он надежно защищен броней скептицизма, но вот оказалось, что и у него нашлось уязвимое место.

Как ни странно, их сблизило то, что, на первый взгляд, должно было бы оттолкнуть друг от друга.

Не выдержав, Юля повернулась к нему, взглянула – точно два огонька обожгли его сердце. Сережа увидел эти глаза – темные, блеснувшие навернувшимися слезами и молодостью. От резкой досады у него стало горько во рту.

А в следующий момент словно что-то прорвалось. Он прильнул губами к ее руке. По ее телу прошла дрожь, но она не отстранилась, ее пальчики участливо пошевелились, а затем она почувствовала легкое прикосновение его губ к щеке. Это были поцелуи очищающие, поцелуи примирения. Как ждала она их, чтобы не осталось горечи в сердце!

А он все целовал и целовал, и вновь становилось послушным ее тело, только слезинки словно застыли у нее на глазах. И так они стояли, прижавшись, ничего не замечая, поглощенные друг другом.

Он ее обнимал, продолжал ласкать. Юля дышала прерывисто и глубоко, точно запыхавшись после быстрого бега. Ему казалось, что от нее идет сегодня особый аромат, как идет аромат от распустившегося цветка.

Вновь стала просыпаться чувственность. Его руки все крепче и крепче прижимали и ласкали ее тело. Смахнув поцелуями слезинки, он целовал глаза, маленькие аккуратные ушки, прильнул губами к ее губам.

– Давай где-нибудь посидим, – тихо сказала она.

Сережа оторвал ее от себя. Их пальцы сплелись, они повернулись и пошли по тропке туда, откуда пришли. Посидеть на берегу (у них и в мыслях не было вновь идти к стогу) можно было только там, где Мамон ловил сазанов.

Облака натекли на все небо. Стало темно, так темно, что им почти ощупью приходилось добираться до места. Только у самой реки темнота была менее густой. В темени, посматривая на Юлю, Сережа пытался и не мог уловить выражение ее лица. Видно было только, как блестят глаза.

Первой села Юля. Сидение Мамона было узким, и чтобы уместиться, им пришлось прижаться друг к другу.

– Ты не куришь? – тихо спросила она, видимо только для того, чтобы занять губы. Судя по всему, она уже успокоилась.

– Нет, а что?

– Просто так. Я давно хотела тебя спросить, не люблю, когда пахнет табачищем. И не пьешь?

– Если судить по общим меркам.

– Я так и знала.

– А зачем же спросила?

– Было интересно, что ответишь. И даже ни разу не был пьяным?

– Раза три.

– Были причины?

– Скорее по глупости.

Юля почему-то вздохнула и замолчала. После того, что произошло, молчание было более содержательным и сближало их.

Он еще ближе придвинулся к ней, чувствуя плечом ее плечо. Рукой обнял ее за талию, в другой руке была ее рука.

– Вы спите. Я вас буду оберегать, – сказал он.

– Да-а…

Через несколько минут ее голова легла на его плечо, и ему показалось, что исходивший от нее легкий аромат, напоминающий благоухание соснового леса в солнечный день, стал сильнее.

Неужели это правда, что они помирились и она вновь сидит рядом с ним? Сережа вздрогнул. Как она тиха и проста. Теперь в ней не было никаких признаков страсти или волнения.

Было ясно, что между ними в эту ночь ничего не произойдет, но он будет помнить, что бы потом с ним ни случилось, что все же он провел с ней целую ночь. Они сидели тихо. Ее голова отяжелела, а его чувство к ней становилось все глубже и глубже, превращаясь в желание служить ей.

Осторожно повернув голову, Сережа на нее посмотрел. Она ему показалась спящей. Ее веки сомкнулись, губы приоткрылись. На мгновенье луна выглянула из-за туч и мягкий лунный свет, упавший ей на лицо, волосы и шею, подчеркнул ее небрежную прелесть.

Локон упал ей на лоб, на полуоткрытых губах то появлялась, то исчезала улыбка; ресницы – они были у нее куда темнее волос – дрожали на нежных щеках; нос чуть вздрагивал, словно его забавляло, что он немного вздернут. Казалось, одно легкое движение руки – и эту склонившуюся на его плечо головку можно сорвать со светло-коричневого от загара стебля шеи.

Когда его плечо онемело, Юля бессознательно почувствовала это и приподняла голову. Он быстро потер плечо, и ее голова опять опустилась. Сережа осторожно коснулся губами ее волос, затем стал прислушиваться к ее ровному дыханию.

Кругом не было ни души, и только тихая темная ночь по-прежнему с улыбкой наблюдала за ними.