Случайная вакансия

Саманту так стиснули между Майлзом и Морин, что с одного боку в неё впивалась острая кость, а с другой — связка ключей мужа. Она недовольно поёрзала, чтобы отвоевать себе хоть сантиметр пространства, но Майлзу и Морин двигаться было некуда, и ей осталось только глазеть перед собой и мстительно вспоминать Викрама, который ничуть не утратил своей привлекательности за тот месяц с небольшим, что она его не видела. Он был вызывающе, неоспоримо, абсурдно хорош собой. Длинные ноги, широкие плечи, плоский живот под рубашкой и брюками, карие глаза в опушке густых чёрных ресниц — он выглядел как бог в сравнении с другими мужчинами Пэгфорда, рыхлыми, бесцветными и обрюзгшими. Когда Майлз, нагнувшись вперёд, стал любезничать с Джулией Фоли, его ключи едва не пропороли Саманте бедро, и она вообразила, как Викрам рвёт застежку её тёмно-синего платья, а под ним даже не надета (что не соответствовало действительности) тщательно подобранная в цвет комбинация, скрывающая глубокий каньон её бюста…

Скрипнули органные регистры, а затем наступила тишина, нарушаемая только настойчивым мягким шорохом.

Доверенные лица, которые несли гроб, оказались до странности разнокалиберными: братья Барри, шедшие впереди, были пяти футов и шести дюймов росточку каждый, а шедший сзади Колин Уолл возвышался на две головы, отчего гроб в задней части был вздёрнут кверху. Причём гроб этот был изготовлен не из полированного красного дерева, а из плетёных прутьев.

«На пикник, что ли?!» Возмущению Говарда не было предела.

Многие не могли скрыть своего удивления, когда мимо проплывал ивовый короб, но некоторые знали его предысторию. Мэри поделилась с Тессой (а та — с Парминдер): такой материал выбрал Фергюс, старший сын Барри, потому что ивняк экологически рационален, быстро возобновляем и безопасен для природы и человека. Фергюс был страстным борцом за сохранение окружающей среды.

Парминдер отнеслась к этому плетёному гробу намного, намного благосклоннее, чем к массивным деревянным сундукам, в которые англичане, как правило, помещают своих усопших. Её бабушку всегда преследовал суеверный страх, что душа не сможет вырваться из массивной непроницаемой темницы, тем более что гробовщики-британцы ещё и заколачивали гроб гвоздями. Ивовый гроб опустили на похоронные дроги, накрытые парчой; сын Барри, его братья и шурин сели в первый ряд, а Колин прыгающей походкой направился к жене с сыном.

Гэвин пару мгновений разрывался от нерешительности. Парминдер видела, что он не знает, куда себя девать: ему претило идти по всему проходу под взглядами трёх сотен присутствующих. Но Мэри, вероятно, сделала ему знак, потому что он, отчаянно краснея, юркнул в первый ряд, под бок к матери покойного. Парминдер общалась с Гэвином только у себя в кабинете, когда нашла у него хламидиоз и провела курс лечения. После этого он старался не попадаться ей на глаза.

«Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня если и умрёт, оживёт; и всякий живущий и верующий в Меня не умрёт вовек…»

Викарий, как ей казалось, не вдумывался в смысл произносимых слов, а заботился лишь о выразительности, читая ритмично и нараспев. Такой стиль был ей знаком: Парминдер вместе с другими родителями, чьи дети посещали начальную школу Святого Фомы, годами водила детей на рождественские богослужения с пением гимнов. За это время бледнолицый воин, взиравший на неё сверху вниз, обилие тёмного дерева, неудобные скамьи, чужой алтарь с изукрашенным золотым крестом не стали ей ближе, а отпевание вызывало у неё холодок и тревогу.

От декламации викария она вернулась мыслями к своему отцу. В тот день она увидела его из кухонного окна: он лежал ничком, а над кроличьей клеткой по-прежнему надрывалось радио. Он пролежал во дворе два часа, а они с матерью и сёстрами всё это время изучали ассортимент магазина готовой одежды. До сих пор она явственно ощущала, как трясёт отца за плечо сквозь нагретую солнцем рубашку: «Папа-а-а. Папа-а-а».

Прах Даршана развеяли над бирмингемской речушкой Ри. Парминдер хорошо помнила, как в тот облачный июньский день тусклая глинистая поверхность вод уносила от неё серо-белые хлопья.

Орган, звякнув, проснулся к жизни, и Парминдер вместе со всеми встала. Впереди виднелись золотисто-рыжие затылки Нив и Шивон; она сама в таком же возрасте осталась без отца. Её охватили нежность и щемящая боль; в смущении она поймала себя на том, что готова прижать их к себе и сказать, как ей знакомо и понятно…

Утро настало, как первое утро…[9]

В первом ряду Гэвин различил пронзительный дискант: у младшего сына Барри ещё не начал ломаться голос. Ему было известно, что Деклан сам выбрал этот гимн. Это была ещё одна неприятная ему подробность, которую он узнал от Мэри.