Случайная женщина

И сейчас, сидя перед колледжем, она вздрагивала то ли от радости, то ли от боли, мысленно разглядывая картину, которую ее сознание и память в соавторстве нарисовали: бледный светящийся четырехугольник на каменных плитах, столб солнечного света, соединяющий эту геометрическую фигуру с ближайшим окном, мириады пылинок, пляшущих перед глазами, сумерки и негромкая нескончаемая музыка, которую Мария почти не слушала, по крайней мере не сосредотачивалась на ней, но которая могла бы рассказать ей о печали и смирении, если бы она захотела проникнуть в ее смысл. Внимание: настал черед иронии. Музыка, полагала Мария, исходила от Стивена. Он извлекал ее из клавиш и наполнял ею церковь, только от него и ни от кого больше зависело, как она будет звучать; иными словами, на тот момент звуки, воспроизводимые Стивеном, означали для Марии весь мир. Так ей хотелось думать, так ей виделась драгоценная суть того дня. Но сказать по правде — что стоит делать хотя бы иногда, даже в романе, — в тот раз вовсе не Стивен играл на органе. Его учитель, раздраженный сверх меры беспомощностью ученика, сам сел за инструмент и сыграл прелюдию целиком, дабы показать, как это надо делать. Мария об этом не знала. Но обманчивое воспоминание значило для нее куда больше, чем, вероятно, для нас наша осведомленность, потому не будем задаваться.

С приближением окончания учебы ситуация, по мнению Ронни, становилась все более отчаянной. Ни одно из его матримониальных предложений не было принято, несмотря на то что он увеличил частоту их поступления до ежедневной. Ронни, конечно, знал о Стивене. И с тех пор, как он сделал это открытие — приблизительно месяца полтора назад, — его терзала безумная ревность. Мария и не подозревала, что, когда она преследовала Стивена на улицах Оксфорда, а две ее половины лихорадочно спорили, подойти к нему или нет, Ронни нередко преследовал ее, лихорадочно споря с самим собой (в отношении Ронни нельзя говорить о половинах, восьмушки более соответствуют истине), подойти ли к Марии и обвинить ее в измене, или подойти к Стивену и обвинить его в предательстве, или оставить все как есть. В итоге Ронни так ни на чем и не остановился, потому что рано или поздно решительность покидала его, — из Ронни получился бы плохой шпион. Тем не менее он знал все о том, куда эта парочка ходит и не ходит, и знал также о том непонятном очаровании, которым этот молчаливый молодой человек, сам того не ведая, обладает в глазах Марии. Вот почему, когда Мария сидела под раскидистым деревом, наблюдая за входом в колледж Стивена, Ронни сидел у окна кафе, расположенного неподалеку, наблюдая за Марией с помощью краденого театрального бинокля. Он ни разу не двинулся с места, разве что заказывал очередную чашку чаю — количество выпитых чашек уже превысило пару десятков — да бегал в туалет, что ему приходилось делать чаще, чем хотелось бы. На стуле Ронни сидел боком, чтобы немедленно вскочить, стоит Марии пошевелиться. Какой-либо определенной цели у него не было, кроме как следовать за ней, куда бы она ни пошла.