Случайная жертва

Когда-то в детстве родители возили меня отдыхать в Одессу к родственникам. У нас, детей, особых развлечений не было, но одну мерзость, которую любили мальчишки из нашего двора, я запомнил. Они ловили большую зеленую гусеницу – в нашей черноземной полосе такие не водились – и клали ее на муравейник. Гусеница пыталась убежать, но не тут-то было! Она была слишком тяжела и неповоротлива. Какая бы крупная она ни была, но муравьев в любом случае было больше. В общем, через пятнадцать минут от огромной, жирной гусеницы оставалась только оболочка. Мальчишки приходили к месту экзекуции через полчасика и дружно смеялись над видом бледной оболочки, которая осталась от насекомого. Впрочем, трудолюбивые муравьи и ей находили применение.

Я стал ощущать себя такой вот гусеницей. Меня опустошили, высосали из меня всю мою сущность. Высосали и выплюнули. И я понял, что в этом состоянии я долго не протяну. У меня не осталось ни одной эмоции, которая могла бы поддерживать мою жизнь.

Это продолжалось довольно долго, наверное, года два. Я был полностью опустошен, пока в моей душе не зародились спасительные ростки нового чувства – ненависти. Я никогда не представлял себе, насколько спасительным, насколько упоительным и сладким оно может быть.

Очень скоро я понял, что ненависть – единственное, что дает надежду, что делает жизнь хоть сколько-то осмысленной. Когда ты полностью опустошен, когда у тебя отсутствуют желания и живые чувства…

Я не беру в учет желание поехать на какой-нибудь остров. Для моей жены Наташи это было Желание, да, для меня – нет. Я не придаю значения таким вещам, как туристические маршруты. Для Наташи это была половина смысла жизни, для меня нет. Меня вообще сейчас лучше не спрашивать о смысле бытия. Я в этом вопросе сильно запутался.

Когда я открыл для себя новые ощущения, мне стало легче. Они облегчали мне жизнь, придавали сил. Я понял, что ненависть – чувство весьма продуктивное, оно способно двигать человеком, оно может стать мотором, который заведет мертвый механизм, оно может стать триггером, спусковым крючком – назовите это как хотите. Вообще не важно, как все это называть. Я попробую сформулировать, но не обессудьте, если не получится. Во-первых, настоящая, беспримесная ненависть – это чистое чувство, заслуживающее уважения. Оно важнее любви, потому что сильнее ее, но это сейчас не важно. Важнее другое – ненависть чиста, она не лицемерит, ничего из себя не изображает, она искренна, вот я понял. Ненависть – это настоящее. Все остальное – ложь, обман, погоня за деньгами и прочая дрянь.

Я стал жить этим. Сначала было непривычно, потом понравилось. Я стал ненавидеть все вокруг. Я сходил с ума от летней жары, и никакие кондиционеры не могли примирить меня с действительностью. Осенью меня начинало корячить от луж, но самое страшное начиналось ближе к зиме, которая выдавала то гололед, то болото. Мерзкая, отвратительная погода, низкое атмосферное давление и магнитные возмущения доводили меня порой до бешенства. Я начинал ненавидеть уже не только Наташу и ее братца, я ненавидел всех и все вообще. В принципе. Отравленную антибиотиками еду, придурков, которые создают угрозу движению на улицах, тупые телевизионные ток-шоу, людей, с которыми приходилось общаться по работе. Потом я стал ненавидеть юмористические передачи, которые мне раньше нравились, и это меня слегка напрягало, но лишь некоторое время. В конце концов я стал ненавидеть все, и мне это неожиданно понравилось. Ненависть была чиста, она отдавала золотом высочайшей пробы. Ненависть нельзя подделать, в отличие от любви. Страсть, привязанность – все можно изобразить, если как следует поднатореешь в искусстве притворства. С истинной ненавистью все иначе – она как чистый бриллиант, безбрежное море, она настоящая, подлинная. Ее стоит уважать.

Настало время, когда все стало вызывать во мне раздражение и плохо скрываемую злобу. Исключениями были только Пума и моя ласточка Полька, которую я любил так, как вообще можно кого-то любить. Мой конопатый цыпленок! Я знал, что детей у меня никогда уже не будет, Полька была мне и сестричкой, и ребенком. Я в доскональности знал каждую веснушку на ее носике, целуя в макушку, я наслаждался тем, как пахнут ее рыжие волосы, никого и никогда я не любил так, как мою рыжую ласточку. Бог не мог создать никого красивее и нежнее моей девочки, сестрички, которую я так любил…

С Наташей все было как-то странно: я мог сосуществовать с ней на одной территории, но в глубине своего сознания уже четко понимал, что рано или поздно мое терпение кончится. И когда я четко осознал это, моя жена даже стала мне нравиться, я стал придумывать способ, с помощью которого расстанусь с ней навсегда, и, представляя себе этот сладкий момент, я даже почти переставал ее ненавидеть.

В это же самое время я понимал, что с ненавистью надо заканчивать. Ненависть – это вспышка, ею нельзя жить вечно, иначе можно сгореть. Надо успокоиться.